Родька

— И вот у этого рассеченного начинается комплекс. Назовем его условно комплексом «А зачем?». Видит он что-нибудь такое, о чем раньше мечтал всю жизнь… Когда-то до него было не добраться, а теперь вот оно — только руку протяни. Но он не протягивает, он думает: «А зачем?» Раз у него нет эмоциональной жизни, значит у него нет и никаких желании: ведь желания — это эмоции. То есть у него нет даже желания вернуть себе желания. Извините, тавтология, конечно, но иначе я объяснить не могу.

— Давайте, давайте, — сказала Катя. — Пока я все понимаю.

— Ну так вот. Я подумал, не может ли оборваться связь между двумя лобными долями сама собой, без всякого хирургического вмешательства. Если между ними проводок, значит, он может сгореть. От какого-нибудь стресса, от перенапряжения. А если предположить, что связь — это трубка, значит, она может засориться. Мало ли что — склероз, липоидные бляшки. Так вот мои вопрос… Вам, наверное, как специалист, должно быть известно: случается самопроизвольное рассоединение лобных долей или не случается?

— Гм! — сказала Катя. — Очень сожалею, но на это я смогу вам ответить только в Москве. Все, о чем мы говорили, — не мой профиль. Я и сама знаю о лоботомии не многим больше вашего. Но постановка вопроса занятная. А вам никогда не хотелось посвятить себя медицине?

— Нет.

— Напрасно. Вот, скажем, эта ваша конструкция…

— Медицина тут ни при чем. И тема лоботомии связана совсем с другим. Понимаете, какая штука… Мне казалось, что мой мир строится на многих людях. На разных. Но в конце концов оказалось, что он строится на одном человеке. На одном-единственном. И этого человека я потерял. Хотите, расскажу все по порядку?

Катя кивнула.

И я стал рассказывать. При слове «папа» она сперва морщилась. Просила, чтобы я называл его «отец». Но я не мог. Не получалось. Папа — он и есть папа.

Рассказывал я долго. Она слушала внимательно. Перебивала, только когда что-нибудь было уж абсолютно непонятно. Так, например, пришлось рассказать ей про Сашу.

— Значит, она была невестой Кости, вашего брата? Правильно я понимаю?

— Да.

— И вы считаете, что между ней и вашим отцом была возможность большой, настоящей любви?

— Да, я уверен.

— Но почему? Как можно быть уверенным в таких вещах?

— Очень просто. В их присутствии у меня всегда возникало чувство, что я не зря живу на свете. И все люди живут не зря. Я был просто счастлив. Ничего особенного, вот они стоят рядом, разговаривают. Или мы втроем разговариваем…

— Да, — сказала Катя. — Может быть, это и показатель. Я сама иногда чувствую, когда люди любят друг друга. Поле? Да, пожалуй, от них исходит какое-то поле. Но уж очень это субъективно. Вы не находите?

— А что может быть объективного в этом вопросе? Вы же сами говорите, что нет прибора.

Раза два подходил Стас. Катя его отсылала. Удивительно, как он ее слушается. Кто бы мог подумать?

…Моя первая встреча с папой там, на перроне. Наш поход к Вере Петровне. Пьет? Да, пьет. Нет, раньше этого с ним никогда не бывало. Я рассказал ей все, все абсолютно. И про то, что папа не просто пьет, а с каждым днем, как мне кажется, все больше. И про наш разговор с Костей, который так перевернул меня. Ну что вы! Костя врать не умеет…

Мне хотелось закончить свой рассказ чем-нибудь понейтральнее. Уж очень я нагнал на нее тоску. За стеклами слабых очков я видел ее глаза, она действительно переживала. Даже как-то излишне переживала. А вот интересно: наигрывает или нет? Схохмить бы что-нибудь, проверить. Вот сейчас я скажу ей…

Но хохмить не захотелось. Жалко было портить. Сам не знаю, что, но жалко. И я закончил свою длинную, путаную историю так, как она и закончилась на самом деле. Мои последний визит к папе. «Ты уезжаешь в Болгарию? Прекрасно, прекрасно. Болгария — дивная страна. А Костя улетел в Благовещенск. Ну как зачем? Ему предложили прекрасную работу. Нет, нет, ты задал мне слишком много вопросов, на которые я не хотел бы отвечать ни сейчас, ни потом…» Всю жизнь мне теперь, наверное, будет сниться: я и он — вот он тянется за папиросами и падает, валится вместе со стулом. Ощущение? Ощущение было странное, но абсолютно отчетливое: самый близкий, да, самый близкий — и самый чужой человек на свете. А потом он меня просто выгнал. «Пошел вон!» — сказал он. Буквально так и сказал: «Пошел вон!»

Катя сняла очки, протерла их. Я глянул на ее лицо. Молодец. Хороший человек. Тоски как не бывало. Слушала — сочувствовала. А теперь просто сидит, думает. Лоб у нее смешно морщился, рукой она ухватилась за подбородок.

— Наверное, я в чем-то неправ, — сказал я, — что-то не так. Что-то неверно. Как вы считаете?

— Не знаю. Все неверно. — Она опять протерла очки. — Вот вы рассказывали, а я все прикидывала на себя. Удивительное чувство. И неприятное. Но знаете, я вам очень благодарна. И вы правы: я в самом деле никого не люблю. И Стаса не люблю. Пока вы рассказывали, я это поняла… Скажите, только честно, он работает водителем автобуса?