Родька

Стас тоже стал что-то говорить про искусство врачевания. Даже процитировал какого-то древнего. Катя поморщилась. А я был доволен: наконец-то у нас наметился разговор втроем.

К сожалению, продолжалось это недолго. Я высказал мысль, что все науки, так или иначе, допускают кустарность. Сначала Катя только фыркала, а потом завелась: химия — алхимия, физика — метафизика… Одну за другой мы стали перебирать все науки, а потом почему-то вдруг сползли на парапсихологию.

— Вы должны, понимаете, должны заниматься этим! — кипятился я. — Ведь что такое парапсихология в наши дни?

— Могу ответить. — Катя раскраснелась. До чего ж ей это идет! — С моей точки зрения, парапсихология — типичная эстрада! Рак — и психика, а?

И тут вдруг мы оба заметили, что Стас, заложив руки за спину, как арестант, ходит туда-сюда по комнате. А лицо — смотреть страшно.

— Ты что? — сказала Катя. — Тебе неинтересно?

— Нет, почему же! Я даже хотел записывать за вами. Давайте, давайте! У нас еще куча времени. У нас на дорогу осталось… — Стас посмотрел на часы, — целых полторы минуты!

— Подождут.

— Конечно. Но, если ты помнишь, к твоим знакомым я никогда не опаздываю.

— А Родька с нами?

— Как он хочет. — Стас зыркнул на меня исподлобья.

— Он не хочет, — сказал я. — Он не любит ходить в гости.

Но один раз я все-таки с ними пошел. Отдал гжелевский самовар хозяйке, попил чаю с тортом и был доволен.

Очень мне понравилась атмосфера за столом. Катю и Стаса прямо все обожали. Мне тоже перепало несколько теплых тостов. Дома я их не так уж люблю. А здесь прямо сердце защемило. От стараний, что ли? Уж так они хотели, так выкладывались, чтобы нам было приятно… Может, и у нас так принимают иностранцев. Ведь что такое человек на чужбине? Он — сирота. Его обласкать, обогреть надо…

На том конце стола раскрасневшаяся Катя говорит что-то чуть лысоватому длинному болгарину. Зависть берет, до того он весело смущен. Уверен, что она цепляет его на крючок. Это и дураку видно. И Стасу хоть бы хны. Ах, дорогой друг! Где твой сильный ум, где твои извилины? Пошарь во лбу — разве я тебе соперник? Вот тебе соперник. И вон тот, в красной рубахе. И вот этот, с роскошными усами. Смотри, опять подошел, втроем разговаривают. Ну и флирт пошел!

Нет, чего-то я не понимаю. Я вижу, что у них с Катей свобода отношений. Полная свобода. А я ему вдруг помешал. Чем?

— …Вам скучно?

— Нет, что вы, что вы! — Я посмотрел на свою внимательную соседку. Ах, ах, какая она приятная. И какая ко мне расположенная. Лично ко мне! — Мне здесь у вас очень нравится. Но я первый раз за границей и немного чувствую себя не в своей тарелке. Вы… А вы так хорошо говорите по-русски, — сказал я, — почему? Специально изучали?

— О-о! — сказала она. — У нас все говорят по-русски. Москва — прекрасный город. Я там училась. У меня очень много друзей. Извините! — Она ласково тронула меня за плечо и помахала кому-то.

Я оглянулся. Это был небольшого роста замшевый толстяк с грустными глазами. Он тоже помахал ей рукой и так же, как я, ахнул, очевидно: «Ах, какая она приятная. И как хорошо относится ко мне. Лично ко мне!»

В Софии я не раз сталкивался с этим. Сначала удивлялся, а потом понял: если вы видите хорошее отношение к себе, это еще ничего не значит. Здесь так принято, порядок такой: все ко всем относятся хорошо. Не прекрасно, но хорошо. А уж к незнакомым — тем более. В Болгарии, чтобы что-то понять в человеке, надо очень к нему прислушиваться. И надо все время понимать, что доброжелательность — это фон, это канва, по которой шьется и приязнь, и неприязнь…

А потом были танцы. Тоже мне понравилось. И у нас свободы под музыку — хоть отбавляй. Особенно в некоторых компаниях. Но здесь она какая-то другая. Все, конечно, помнят свой возраст, но никто его не подчеркивает ни излишней раскованностью, ни излишнем зажатостью. Были мужики лет под шестьдесят. Потанцуют, прихлебнут что-то из рюмки. Разговоры.

Вот бы папу сюда, пускай бы посмотрел. Это я ему расскажу. Это я ему обязательно обрисую.

Н-да, тот вечер… Он закончился совсем забавно. Где-то около часа стали расходиться. Нам со Стасом заказали одно такси, а Кате другое.

— Вы, ребята, идите, — сказала она, — может, я сегодня попозже приду. А может, завтра пораньше. Отложила бы, но нельзя: знакомые моих родителей. Я позвонила, они ждут. Владик, а ты не составишь мне компанию?

Лысоватый Владик подошел к нам с рюмкой, в которой что-то плескалось на дне, и тепло, дружески обнял всех троих. У него были очень длинные руки и очень красивые, умные глаза.

В такси долго ехали молча. Потом Стас сказал:

— Я знаю, о чем ты думаешь. Но это все чепуха. Просто ей не хочется афишировать. Знакомые ее родителей. А тут я. Кто я такой? Ведь не женаты.

— Она за тебя и не пойдет, — вдруг сказал я.

— Это почему же? — Стас был не пьян, но все-таки на взводе.

— А на кой ты ей нужен? Ты же при ней становишься прямо не человеком. Тряпка какая-то. Размазня! Да еще мелкую волну пускаешь, извини меня. Ты думаешь, это хорошо, что ты отпустил ее с Владиком? Да видела она это в гробу! Я и то бы взвился, дал бы ей как следует!..