Родька

— Неудобно, — послышался ее шепот. — Смотрят же!

— Что? — Я поднял голову.

Прямо перед нами стояла высокая красивая стюардесса.

— Я вам третий раз повторяю, — сказала она, — сейчас будем кушать. Пусть девушка пересядет на свое место и приготовит столик.

— Готово, готово! У нее уже все готово, — сказал я. — С вашего позволения, мы будем здесь. Из одной кастрюльки.

— Из какой кастрюльки?

Иванка засмеялась. Этого красавица выдержать уже не могла.

— Девушка! — прошипела она. — Или вы сейчас же сядете на свое место, или я буду вынуждена…

— Что? Что вы будете вынуждены? — взвился я. — Высадить нас из самолета? Да пожалуйста! Нам не привыкать. Мы по тучам пойдем. Прямо вот так по тучам и пойдем домой. Господи, да неужели же не видно! Это Иванка Муромцева — моя жена. Жена, супруга! Вам этого достаточно?

— А вы не повышайте голос, молодой человек. Мы здесь много всего видим. А ты давай на свое место. Жена…

— Граждане! Товарищи! — завопил я. — Да что же это происходит? Это же моя законная, моя единственная! — Соседи повернули к нам головы. — Я могу показать паспорта! Иванка, где наши паспорта?

И тут к нам подошла еще одна стюардесса.

— Вика, оставь их, — сказала она. — Сидите, ребята, если вам так хочется. — И громким, приятным голосом обратилась ко всем: — Уважаемые товарищи пассажиры, приготовьте, пожалуйста, столики, сейчас будет подан легкий завтрак.

Как мы ехали с аэродрома домой, не знаю. Миг — и вечность. В такси она рассказала мне всю свою жизнь, я ей свою. Годы. Века. Тысячелетия. И в то же время — вот только что мы сели в машину в Шереметьево, а вот уже я распахиваю все двери Стасовой квартиры и говорю:

— Временно. А потом мы получим свою жилплощадь. У меня лежит заявление, мне дадут. Вот тут обычно сплю я. А сегодня будешь спать ты. И я тебя прошу, сделай так, чтобы я тебе приснился. А уж зато, что ты мне будешь сниться, — даю голову на отсечение. Во-первых, часов до трех я буду папе рассказывать про тебя. Ух, он будет доволен! Ну, дай я тебя хоть поцелую на прощание. Или нельзя? Не стоит? Потом, да?

Иванка стояла посреди комнаты и хлопала ресницами. У нее даже слезы навернулась.

— Ты не уходи, — сказала она.

— Как?

— Совсем не уходи. Ведь ты сам говорил, что мы больше никогда не увидимся!

— Я говорил?

— Ну да.

— Ах ты, дурочка! Ах ты, ненормальная!

Я кинулся к ней, она кинулась ко мне…

Уснули мы часа в четыре. А то позже. Но ровно в семь я был на ногах.

— Подъем! Подъем! У нас на дорогу осталось… Ничего не осталось. Да вставай же, Иванка, ты что?

Она долго не могла понять, где она. А когда поняла — засмеялась.

— Сейчас же в темпе мыться, чистить зубы! — Я потащил ее в ванну. — Да не брыкайся, уроню! Вот тебе новая зубная щетка. Ничья. Это запасная.

За столом мы сидели хорошо. Красиво сидели.

— Знаешь, яичницу жевать не обязательно! — сказал я. — Смотри. Раз — и готово!

— Ага! А куда мы так торопимся? Рано ведь.

— Ну естественно. Но надо очередь занять. Сегодня суббота. Представляешь, сколько будет таких, как мы!

— Где?

— В загсе! Или ты думаешь, мы с тобой в церковь пойдем? Брось, брось прямо в раковину. Придем — помоем. Видишь, как тут все закрывается? Скопили посуду за день, а потом… Ты что?

Какая-то тучка вдруг набежала на ее лицо.

— Не любишь мыть посуду? — догадался я. — Плюнь! Я сам. Я привык.

— А зачем в загс?..

— Здрасте! Ведь договорились. Ну, что ты вдруг заскучала?

— Я не заскучала.

— А что?

— Сегодня не суббота. — Она посмотрела на меня. — Сегодня воскресенье.

Господи! А вдруг правда? Ждать до понедельника в мои планы никак не входило.

— Сегодня суббота! — сказал я. — И не дури. Еще не хватало, чтобы в первый день нашей семейной жизни…

— Я ведь думала, ты шутишь, — сказала Иванка, чуть не плача. — Сегодня воскресенье. Можно мне туда? — Она указала на Стешину комнату. Там стояла Иванкина сумка. Кроме этой коричневой сумки и двух стержней, у нее вообще ничего не было. Наверное, там ее мазилки, подумал я. Хочет ресницы подкрасить или еще что-нибудь…

Так. Число-то мы знаем. А день? Какой же сегодня день недели?

Пока Иванка была в Стешиной комнате, я метался по квартире в поисках календаря. Потом махнул рукой, подошел к телефону и набрал первый попавшийся номер. Отозвалась какая-то заспанная особа.

— Алло! Извини, что разбудил, — сказал я. — Ты мне велела позвонить в субботу. Ну как кто? Ты.

— Я? — Особа обозлилась. — Слушайте, вы! — сказала она. — Во-первых, сегодня не суббота, а воскресенье…

— Вот спасибо! Утешила! — И я грохнул трубку с такой силой, что Иванка выглянула:

— Ты что?

— Ничего. Все в норме. Просто я принял решение. Так и быть, пойдем сперва в ГУМ. Хотя, воскресенье… Да, но конец месяца. Сейчас позвоню. — Алло! Это ГУМ? Вы сегодня открыты? Открыты? Замечательно!

Было еще рано, и я предложил от проспекта Калинина пройтись пешком.

Солнечный май. Даже почти июнь. Москва. И мы с Иванкой идем… Ну что ты косишься, парень, на нас? Будет и у тебя такое, повезет еще!

В ГУМе было столько народу, сколько не может вместить ни одно здание на земле. Но это вмещает. Особенно вот так, когда магазин открыли, чтобы наверстать план.

— Туда.

— Нет, сюда.