Родька

— Плевать! — Костя махнул рукой. — Иногда можно себе позволить. В крайнем случае приму фенамин, на операции буду как огурчик. Так вот, ты говорил о беспричинном смехе и что это показатель. Я люблю всякие изречения, даже выписываю их в книжку. Есть там у меня одно, автора называть не буду. Он говорит примерно так: надежным показателем того, насколько хороша жизнь или насколько хорошо, высоко организовано общество, может служить только одно.

— Ну?

— Средняя продолжительность жизни. Эта формула, конечно, не так игрива, как ваша. Зато посущественней. Да и посправедливей. Философы…

— Мы не философы, — сказал папа, — но и этот твой, которого ты не хочешь называть, не такой уж Сократ. Если ты позволишь, я задам тебе один вопрос. Ты сможешь за него ответить?

— Попытаюсь.

— Возьмем его конструкцию в действии. Совершенно однозначно вытекает: если в хорошо организованном обществе большая продолжительность жизни, значит, в идеальном обществе она должна быть бесконечной. Так? Другими словами, там люди будут жить вечно.

— Да, будут! — сказал Костя. — Вечность, как ты понимаешь, тут понятие условное. Но в принципе — да, практически люди будут жить вечно. Ты видишь в этом что-нибудь плохое? Я — нет. А ты, Родька?

— Не трогай его, — сказал папа. — Я вижу. А скажи, пожалуйста, что ж, по-твоему, достаточно дать человеку возможность жить вечно — и он обязательно этим воспользуется? Ведь ему может и не захотеться. Вы ему даете возможность бесконечного бытия: на, бери! А он вдруг — «А зачем?» Не хочет. Нет, знаешь, желание жить само по себе — тоже большая ценность. И может, даже первостепенная.

— От лукавого все это! — сказал Костя. — Я думал, у тебя действительно аргумент. Хочет, не хочет… Да кто его будет спрашивать? Ты вон посмотри — ползает человек, ни печени у него уже нет, ни сердца. Склероз, маразм. А он все: «Жить! Жить!» А почему?

— Почему? — сказал папа.

— Да по самому простому. Инстинкт самосохранения. И никаких «а зачем?», никаких разговоров!

— Да, — сказал папа, — золотые твои слова. Но я за последние годы пришел к выводу, что у человека есть по крайней мере два инстинкта самосохранения. Один у тела, а второй — у души, условно говоря. Второй, пожалуй, сильней. Существенно сильней. Не знаю, как там у вас в медицине…

— Вот именно, не знаешь. Ах, скажите, какие новости: душа! Ты мне хочешь доказать, что у нее есть собственный инстинкт самосохранения. А ты мне сначала докажи, что она сама существует, как нечто реальное. Я готов обсуждать любые ее качества. Но ты мне сначала предъяви ее. Или опиши, обрисуй внятно. Ну!

Папа развел руками.

— Не готов, — сказал он. — Да и времени много понадобится. А ты, что ж… Если всерьез относиться к твоим словам, выходит, что у тебя души нет. Во всяком случае, ты так считаешь.

— Мало ли что я считаю! Есть, нет… Вскрытие покажет! Но я вот слушаю вас и одного понять не могу — чего вам надо от меня? Чего вы хотите? Я вас трогаю, я вас учу жить? Нет. Так не учите и меня! Ах, душа, ах, инстинкт! Ладно, пускай. Только вы не думайте, что я дурак. Что надо, я все вижу. Вот, скажем, ты купил дом. Для души? Ну, нет! Просто годы твои, тело твое постаревшее ищет места, где бы спастись. Оно рассуждает так: прочь из большого города, подальше от его ритма, от кнута, от требований. Расслабиться, распуститься! Тишина, покой, природа. Но учти и заруби себе на носу — за последние годы появилось несколько работ, и там черным по белому доказано, что средняя продолжительность жизни в городе гораздо выше…

— Костя! — вдруг послышалось откуда-то сверху.

Я пробежался взглядом по окнам третьего этажа. В одном из них качнулась тюлевая занавеска и тот же жалобный женский голос проговорил:

— Костя! Ты извини, пожалуйста!..

— Во! Видал? — Костя злобно вскинул руку в сторону окна. — Это ж с ума сойти! Просто с ума сойти! Господи, как вы мне все надоели!

С этими словами он ринулся в подъезд, и вверх по лестнице застучали его быстрые шаги.

— Н-да… — Папа покосился на меня, — наверное, компания какая-нибудь. Ждали его. Ты слышал гул там за окном? Я кивнул.

— А Костина комната где-то двумя этажами выше. — И папа запрокинул голову.

— Тремя, — сказал я. — Костя любит жить высоко. Но есть еще другой вариант. Вполне возможно, что просто это приехала Люсьена. Она сидит тут, ждет его, а он…

Папа внимательно посмотрел на меня.

— Да! — сказал он. — Только не приехала, а прилетела.

— А может быть, еще проще. — Я искоса глянул на папу. Лицо у него было строгое, серьезное. — Может быть, это вообще приятель его, соратник. Сейчас разницу между полами не то что по голосу — по виду установить невозможно.

И тут опять качнулась тюлевая занавеска. На этот раз резко, нервно. Из-за нее вынырнул Костя.

— И не думайте, пожалуйста, что мне что-нибудь нужно от вас! — сказал он.

Мы задрали головы.

— Можете не беспокоиться. Костя без вас проживет. Вы без него проживите, На, лови!

Что-то вылетело из окна и, спружинив о вершину небольшого деревца, шлепнулось на асфальт прямо у моих ног.

Это был аккуратный бумажный пакет, перетянутый черной резинкой.