Родька

— Нет. Но можно еще проще.

Тут очкастый всегда начинает злиться, но еще нарочно говорит вежливо и даже улыбается.

— Спасибо, Плотников, — говорит он, — ты сделал мне очень ценное замечание, что бы я делал без тебя, просто ума не приложу. Саяпин! Есть такой? Подними мел и ступай к доске.

У очкастого дурацкая привычка: если он уронит мел, то никогда не поднимет его сам, а обязательно заставит кого-нибудь из ребят. Чаще всего Славку.

Над Славкой очкастый немного подсмеивается, но никогда не сердится и не кричит на него, как Яков Борисович.

— Молодец, староста, — говорит он, — от усидчивости до гениальности один шаг. Ставлю тебе пятерку! Как у нас насчет экскурсий? Ты уже говорил с ребятами?

— Так точно, — говорит Славка.

— Вольно, вольно, — говорит очкастый. — У тебя папа, очевидно, военный? Ну вот, я так и подумал. И куда же мы хотим пойти?

— Пока намечено четыре объекта, — говорит Славка, — во-первых, завод электрооборудования. Во-вторых, кондитерская фабрика. В-третьих, типография и, в-четвертых, судоверфь. Тут еще было предложение насчет пивзавода, но потом мы решили, что это не серьезно.

— Вот как? Да, пожалуй, не серьезно. А кто выдвинул такую идею? Случайно, не ты, Плотников? Ты, кстати, предрасположен к полноте, и пиво тебе пить никак не следует.

В классе засмеялись. Васька самый худой человек в школе.

— Нет, это не его идея, — сказал Славка. — Это идея Муромцева.

— Ах, Муромцева! Это ты Муромцев?

Я встал.

— Пока да.

— Что значит «пока»?

— Да нет, это я просто так, для красоты слога.

— У тебя папа работает на пивзаводе?

— Нет, он работает на заводе электроаппаратов. А что?

— Очень приятно, — говорит очкастый, — рад буду с ним познакомиться. А скажи, ты всегда уделяешь так много внимания красоте слога? Или только на уроках математики? Ты встань, встань, когда с тобой говорят!

— Так я же стою! Вот уж действительно!

— В таком случае садись, — говорит очкастый и улыбается. Странные у него какие-то шутки.

— Ну хорошо! — говорит он. — А теперь вернемся к нашим баранам. К доске пойдет… Мокрина, тебе еще не надоело писать?

— Нет, — говорит Светка.

— Вот и отлично. Ступай!

Он ходит по классу, объясняет новый материал, а Светка пишет на доске своим круглым аккуратным почерком.

Время от времени он останавливается и смотрит на нашу парту.

— Доктор Плотников, — говорит он, — не вижу вашей тетрадки. Почему вы не пишете? Все понятно?

— Ну да, — говорит Васька. — Я даже тут кое-что придумал. Хотите посмотреть?

— Больше всего на свете, — говорит очкастый. — Но то, что вы хватаете на лету, другим дается не так уж просто. Приходится объяснять.

За дымчатыми стеклами его глаза не видны, но мне кажется, что они страшно злые.

Ну и пересел я на свою голову! Из-за Васьки может достаться и мне. Ваську, конечно, на экзамене не завалишь, а меня проще простого.

— Что ты к нему суешься? — говорю я. — Что ты его злишь, дурак?

— А что я делаю? — Васька пожимает плечами. — Яков Борисович всегда… Ты же помнишь?..

— Мало ли что — Янов Борисович! Вот и подождал бы, пока он вернется.

— Он уже не вернется, — говорит Васька. — Такой худой-худой стал… Хочешь к нему сходить? Он о тебе вспоминал. Давай сходим завтра.

— Нет, я не пойду. Если бы он… Если бы можно было хоть как-то помочь. А кто у него еще бывает?

— Гришенька бывает.

Гришенькой мы называем нашего директора. Кличку эту выдумали не мы. Она передается из года в год, от класса к классу, вместе с историей ее возникновения. Говорят, что когда-то давно в нашу школу был прислан историк, по чьей вине пришлось уволить другого преподавателя, которого Гришенька очень уважал. Новый историк никакими достоинствами не отличался, но был ужасно вежлив. И вот чуть ли не в первый день работы он зачем-то по делу пришел в кабинет директора и вдруг забыл его имя-отчество.

— Простите, пожалуйста, — сказал он, — извините ради бога…

И он стал извиняться так длинно и противно, что директор его перебил.

— В чем дело, батенька? Зачем столько извинений? Можно подумать, что вы мне чихнули на лысину. И вообще… Я ведь тоже не помню вашего имени-отчества, однако не извиняюсь.

Он, как всегда, говорил громко и так быстро бегал по кабинету, что историк перепугался и опять стал просить прощения.

Тогда уже директор рассердился как следует.

— Бросьте! Оставьте этот холуйский тон! — закричал он, — Я велю, я приказываю вам называть меня Гришкой! Нет, Гришенькой! Вы слышите? Только Гришенькой! Вплоть до особого распоряжения. Все! Идите! И пусть это послужит вам уроком.

Историка почему-то сразу же невзлюбили. Ему срывали уроки, подстраивали всякие фокусы. Скоро по своему желанию он ушел из школы, а наш директор так на всю жизнь уже и остался Гришенькой.

Иногда у нас дома заходит о нем разговор.

— Гришенька хороший администратор, но самодур, — говорит Костя. — Уж я-то знаю. Я у него учился больше, чем Родька.

Папа, который знает директора только по рассказам, нарочно не соглашается. Ему хочется вызвать Костю на спор, и он страшно старается.