Родька

— Хорошо. Мы ведь его зачем взяли? Мы думали, ты пойдешь помощником, а он на твое место. Еще один фрезеровщик не очень и нужен. Но если хороший парень, то пускай… Да, чтобы не забыть. Посмотрел еще раз твое заявление. Квартиру тебе пока не дадим. Сергею-строгальщику пойдет. В порядке поощрения. Вот человек! Я думал, ему конец. А он бросил пить, понимаешь. В доме порядок. А то ведь как получка, так жена жаловаться приходила. Я даже думаю поставить его помощником к Ивану. Как тебе эта кандидатура?

— Никак.

— А вы ведь вроде ладите?

— Я его просто люблю. Но зачем губить человека? Он существо легкое, простодушное. Его слушаться не будут. А не будут слушаться, вы его снимете. А снимете — он опять запьет.

— Угу! — сказал Федор Степанович. — Я и сам так подумал. Молодец. Но вдвое и даже втрое молодец, что сам от этой должности отказался. Уж очень не хотел я тебя ставить: ненадежный ты человек на этом месте. Но ведь с Иваном спорить — инфаркт схватить. А тут у мену козырный туз на руках: не хочет — и все. Ведь ты не хочешь?

— Нет, не хочу.

— А бутерброд с салом хочешь?

— И бутерброд не хочу. Мы теперь втроем обедаем: я, Шамиль и Лена.

— Так они уже все подмели, небось.

— Нет. Они ждут. Они хорошие.

— Ну, хорошие, так ступай.

…Ах, молодежь! С одной стороны, они, конечно, ждали меня, но, с другой стороны, время у них зря не пропадало.

В дальнем конце курилки на скамейке была разложена еда на троих, стояло три бутылки напитка «Байкал». Сначала Шамиль что-то жарко шептал Лене, потом она ему. А потом такие объятия начались, такие поцелуи!.. Я отошел за угол, чтобы меня не было видно, а крикнул:

— Шамиль! Ты где?

— Здесь-здесь! — зазвенел его голос. — Мы режем сыр. Ты никогда в жизни такого не ел, слушай!

В тот день я очень устал. Было много срочной работы. Да и Шамиль мешал больше, чем всегда. После того, как он нарезал шестеренку, он почувствовал себя профессором, и ему все кажется, что я работаю не так.

— Слушай, это можно быстрей сделать. Лучше. Вот давай, я тебе покажу!

— Уйди, уволю. Смотри — вон Лена скучает. Между прочим я вас видел, когда вы резали сыр. Очень вы мне понравились.

— Смеешься? — Шамиль сразу вскипел. — Почему такая плохая привычка — смеяться над человеком?

— Уйди, ты мне мешаешь.

— Не надо нервничать, — сказал он, — Не надо! Я знаю, у вас с Леной что-то было. Но мне наплевать.

— Угу… — Фреза врезается в чугун.

— Мне на это наплевать, слышишь?

— Слышу, слышу.

Только бы не выйти за разметку. Надо же, какие загогулины!

— Я не какой-нибудь дикарь. Это было давно.

— Угу…

И вдруг станок остановился. Я посмотрел на Шамиля. Он выключил фрикцион и навис надо мною как туча.

— Мне на это наплевать, — сказал он так жалобно, что я невольно улыбнулся. — Но я хочу знать все!

— Чудак ты, — сказал я. — Есть такой кружок: «Хочу все знать» Знать-то нечего. Ну, приставал я к ней. Нравилась. А она меня шуганула. Поэтому я и нервничаю. Обидно же.

— Правда?

— Честное слово.

— Поклянись!

— Клянусь.

— Нет, не так. Поклянись здоровьем своей мамы!

Он прямо чуть не плакал.

— У меня нет мамы, — сказал я. — Но я клянусь. Чем хочешь клянусь. Своим здоровьем клянусь, она очень хорошая девушка.

Он долю сверлил меня горящими глазами и вдруг рявкнул:

— Верю! Я знаю, что она не девушка, она мне сама сказала. Но я тебе верю. Теперь ты мои брат на всю жизнь. Дай я тебя поцелую!

Вот странно, наврал я ему или не наврал? Нет, не наврал. Она в самом деле хорошая. Что-то в ней есть. Наверное, именно это он и углядел в ней. Любовь с первого взгляда — штука серьезная, она все видит. Только в нее я и верю, честно говоря.

Помню, Жора не раз издевался надо мной. Разговоры о любви у нас всегда заходили в тупик. У него на этот счел была целая теория, а у меня так, несколько эмоциональных всплесков на уровне «Ну как вы не понимаете?»

— Ну как вы не понимаете? — горячился я. — У каждого человека на земле есть своя пара, свой единственный вариант. Вот мы живем, идем, процеживаемся друг сквозь друга. И внезапно, как вспышка, как удар грома: «Вот! Вот она! Хватай ее, держи!» И тут дело не в первом взгляде, можно даже не смотреть. Но я уверен, что есть какое-то поле, и когда мы входим в него…

Тут Жора обычно брал бумажку и старался ткнуть меня носом в арифметику.

— Так. Сколько людей на земле? Хорошо. Пишем. Сколько в среднем живет человек? Семьдесят. А сколько лет он может искать свою пару?

— Всю жизнь. Всю жизнь, если он человек! И потом, я говорю, что мы ищем свою единственную, но я же не говорю, что она одна во вселенной. Их может быть много. Понимаете, много!

— Сколько? — жестко спрашивал Жора.

— Ну, не знаю. Во всяком случае, несколько.

— Гм! Несколько единственных? — Он долго качал своей античной головой. — Слушайте, а почему бы не вспомнить, что некоторые достойные люди и до нас размышляли на эту тему. Ведь человечество живет не первый день. Есть огромная литература…

И тут шло:

— «Она его за муки полюбила, а он ее…»

— Да, да!

Жорина мысль сводилась к тому, что любовь, — это высшая форма сочувствия, сострадания. Только такая Любовь и имеет право быть написанной с большой буквы.