Родная окраина

— А-а… Это вы… Отдыхаете. А мне говорят, кто-то огонь большой жег тут…

— Да было немножко, — сказал Иван Сидорович. — Вот дуру эту приволок, — он пнул ногой в ствол недогоревшей сосны. — А хвоя сами знаете как горит. Как порох. Слезай, Степан Созонтович, позавтракаем вместе?..

Егерь продолжал осматривать поляну, взглянул вверх, и лицо его вдруг исказилось, будто его пронзила острая боль. Все тоже подняли головы и увидели на нижних ветках дуба, вместо зеленых листьев, коричневые завитки.

— Это… пройдет… Это ничего… — пытался как-то сгладить неловкую паузу Иван Сидорович. — Степан Созонтович, слезай, посидим…

— Пусти козла в огород… — Егерь сердито дернул поводья и быстро поехал прочь. Иван Сидорович хотел было крикнуть ему что-то вдогонку, остановить, что ли, но только махнул досадливо рукой, вернулся к костру, выругался.

— Сам виноват, — сказал Ванечкин.

— Ну, виноват! Ну, виноват! А вы все не виноваты! — закричал Иван Сидорович. — Ну, казните теперь! Несколько листочков подпалили — беда великая! — он ударил ногой по валявшемуся недогарку сосны, ушиб ногу, заругался. Потом подхватил сосну за комель и потащил к лесу, чертя обгорелым концом черный след. Тащил и ругал себя: «Вот незадача… И где ты взялась на мою голову?.. Ах, дурак… Ах, дурак…»

Он долго таскал по лесу злополучное дерево и все не мог найти ему подходящее место: и там оно видно, и там заметно. Наконец сунул его горелым концом в куст бузины и медленно поплелся обратно… «А зайчонка я вылечу, обязательно вылечу…»

Вернулся к биваку, стал собирать вещи. Взял сумку с зайцем и почувствовал, что она легкая, заглянул в нее — пусто. Обвел всех сердитым взглядом, процедил сквозь зубы:

— Где?.. Где заяц?

— Да ты что? — развел руками Ванечкин. — Что ты бросаешься на всех? Убежал, наверное. Оклемался и убежал. И дай бог ему здоровья, будь он неладен.

— Врете! Все вы врете! Играете со мной, как с дитем. Где заяц?

— Успокойся, Иван Сидорович, — подошел к нему Пронин. — Честное слово, мы его не видели и не трогали.

Козлов обошел палатку, поискал в траве, но ни зайца, ни его следов не обнаружил. Вернулся, спросил тихо:

— Правда, не трогали? Ну, спасибо… Зайцу спасибо, что оклемался… Снял хоть этот грех с души, — И он обессиленный опустился на траву.

ЗАТМЕНИЕ Повесть

1

— Умер! Бамбизов!.. Бамбизов умер!..

Пробудившийся день наполнялся разными шумами — звоном подойников, гомоном птиц, урчаньем мотора, и вдруг:

— Умер Бамбизов!.. Бамбизов умер!..

И затихло все, как перед грозой. Затаились птицы. Истерично затарахтевший пускач, стрельнув по-винтовочному громко, умолк. Колокольным звоном бомкнула о ведро уроненная дужка.

— А-а-а!..

И — тишина.

Хрустнул песок. Сидевший на бревне ревматический мужик Захар Спирин — в стоптанных валенках, в рубахе-косоворотке, небритый, сполз старческим задом с бревна на землю, стал вдавливать в песок окурок. Хрустнул песок, и все, собравшиеся на пятачке у механических мастерских, на самом солнцепеке, где всегда, каждое утро, собирались на наряд, — все обернулись на этот хруст и уставились на Захара. Смотрели, будто там, под его пальцами — заскорузлыми, в трещинах, с въевшейся в них землей, — творится что-то необыкновенное. А Захар ввинчивал окурок в холодный с ночи песок и думал. «Вот незадача… Не будет яблок у меня и в этом году. И что б раньше мне к нему прийтить? Только вчерась осмелел, сказал: «Владимир Ваныч, беда с садом у меня». — «Что такое, Семеныч?..» — «Да ить какой год уже — цвесть цветет — вон как, а потом вся как есть зелень опадает, не вызревает. Чую, и в этом году такая ж история будет. Уже падають, а ишо ж совсем зеленые…» — «Так что ж молчал. Завтра буду в районе, зайду в управление — приглашу специалиста, полечит он твой сад». — «Пожалуйста, может, в почве что, а может, другое что…» — «Приглашу, приглашу, Семеныч!» Поручкался на прощанье. А сичас пришел, думал разъяснить, как оно у меня с садом получается, чтоб ему понятней было с тем специалистом толковать… И вот… «Приглашу, приглашу». Пригласил…»

Захар вмял окурок, нагреб над ним небольшой овальный холмик, посмотрел на него грустно, поднялся.

— Вот незадача. Пойду. — И пошел, низко опустив голову, шаркая старыми валенками.

И все будто очнулись, каждый подумал, что и ему надо что-то делать. Сидеть здесь нечего, разговор, с каким он пришел к председателю, откладывается. Отбыл куда-то по срочному делу председатель. В смерть его не верилось: слишком живой был, слишком глубоко в жизнь каждого вошел, чтобы взять вот так вдруг и умереть.

Меланья Осташкова — белолицая, холеная старуха в миткалевом платочке шалашиком, затянула у подбородка узелок потуже, перекрестилась: