Родная окраина

— Мало ли что обещал. И вообще это дело неправильное, мы пересмотрим его: заменять плохих личных коров на хороших из колхозного стада. Как это?

— Так всегда ж делали, и было хорошо.

— «Хорошо»! Индивидуалам хорошо, а общественному хозяйству урон. Мы прежде всего о колхозном должны пектись… Печься…

— А мы какие? Не колхозные? — слабо возразила Марина. — Колхоз — это мы и есть. Или как? Владимир Иванович всегда так говорил.

— «Говорил». Дай корову, а потом — дай сена. Так?

— Так. Да так и было. А теперь что ж, и сена не будут давать?

Гришанов промолчал. Не к месту спор затеял, случайно вышло. С Бамбизовым из-за этого спорил, райком себе в помощь призывал, но председатель делал по-своему. Накипело, и потому теперь не сдержался, затеял дискуссию зря.

— Правление решать будет, — сказал неопределенно и пошел к машине.

А Марина стояла — сердце зашлось болью: самой теперь придется выкручиваться с коровой. А как? Эту сдать в мясозаготовку… Другую купить. За вырученные деньги не купишь, разве что телочку… Ждать потом сколько — год, два, пока она станет коровой. Надо было раньше обратиться к Владимиру Ивановичу…

В сторонке судачили вполголоса женщины.

— И что ж за болезнь такая: был, был человек, вчера ходил, смеялся, а утром — нет?..

— Много ли надо! А он уж давно жалился на сердце.

— Укатали крутые горки…

— Ить он у нас тут, почитай, годов пятнадцать, коли не боле. Пришел чернявый, молодой, а стал весь сядой.

— Сядой!.. Сядина в бороду — бес в ребро.

— И что зря на человека, да на покойника…

— Не зря, было дело.

— А и было — не грех: Анютка — баба умная, ему под пару. Сходственные они.

— Кто ж говорит, что не сходственные? Сходственные. Да стыдобушки сколько перенести им пришлось.

— А поседел он ишо ране того…

— Дак и то, поседеешь: вспомнить, что было… И все на одну голову, на одно сердце, на одни плечи. Сверху жмуть, недовольство, снизу тоже недовольство: бедность, нехватка. Пока это все улегулировалось: тут поднялось, там опустилось.

— Все равно недовольство.

— Дак всем рази угодишь?..

Виктор обнял руль, уткнулся лбом в клаксон, задумался. Почему-то первое известие о смерти Бамбизова его совсем не поразило. Когда прибежала на рассвете растрепанная, бледная Ольга Тихоновна и закричала охрипшим голосом истерички: «Помогите!.. Помогите!.. А-а-а!..», Виктор сразу все понял и ничему не удивился. Даже как-то спокойно слушал вопли испуганной женщины и недоумевал, почему она орет: когда-то это должно было случиться, могло случиться и гораздо раньше. Но действительно, почему именно сегодня? Сегодня он этого не ожидал. Никакого повода, никаких признаков не было. А Виктор-то думал, что знает его лучше, чем самого себя. Лет десять вместе, бок о бок. В каких только переплетах не бывали! Был он ему и другом, и советчиком, и нянькой, и всем, чем угодно… Не удивился Виктор известию, схватился и побежал к телефону, вызвал врача. Спокойно слушал тогда Виктор, а теперь, будто шок прошел, нахлынула тоска…

Задумался Виктор, не заметил, как Гришанов забрался на председателево место, как под его тяжестью скособочился «газик», присев на правую рессору.

— Поехали.

Не поднимая головы, Виктор нажал до отказа на стартер. Металлическим скрежетом взвыл мотор, машина рванулась и понеслась.

Пулеметной дробью снова застрочил пускач, стрельнул несколько раз голубыми кольцами в небо и затих. Трактор завелся, поурчал на месте немного и побежал, нескладно вихляясь на выбоинах. Растопыренные высокие колеса делали его похожим на новорожденного телка.

Народ стал медленно расходиться.

— А-а-а… — неслось из-за сада: то выла председателева жена.

Машина выкатилась за село, заструила пыль по большаку. Вдали виднелись высокие густые тополя, а над ними — элеватор и водонапорная башня.

Завидев знакомые очертания города, Гришанов приободрился, будто не чаял добраться до родного места. Снял кепку — единственный гражданский атрибут на нем, — вытер взмокревший лоб и подшитую с внутренней стороны околыша клеенчатую полоску, ругнул про себя Бамбизова: «Выбрал солнцепек для нарядов. Все шуточки шутил: «Чтобы не рассусоливать, мол, долго. Ни зимой, ни летом. То ненастье, то солнце — одинаково разгонит». И осекся: вспомнил — нет больше Бамбизова. От того и чувствует себя Гришанов непонятно как. Такое им овладевало лишь на фронте, когда в напряженные минуты приходилось на вертком «виллисе» мчаться с донесением из штаба в штаб… Нет, не такое, сейчас что-то совсем другое — и обстановка не та, и тревога иная. Теперь он не просто чей-то посланец, — сам от себя гонец, от себя самого везет донесение.

Поглаживает машинально гладкую кожу тощей планшетки — нет в ней пакета за пятью сургучными печатями, лежат там лишь два листочка — список агитаторов да последняя сводка по надою молока. Донесение сочиняется на ходу. Сочиняется туго, слова не даются. А их, как и в военной сводке, должно быть немного, и именно те, какие нужны. «Федор Силыч, у нас случилось…» Что случилось? Горе, несчастье, катастрофа? ЧП? Или просто — умер человек?..