Родная окраина

— Царствие ему небесное… — и направилась прочь с подворья — медленно и важно. «Отвоевался, анчихрист. Строгий был, куда тебе! Все чтоб для обчества, для колхозу, а колхоз, мол, потом не обидит. А колхоз — это он и есть, один, самоличный… Вчера при народе срамил. А пришла ить с добром: «Владимир Иванович, я насчет торфочку…» — «Чиво, чиво? Торфу? У тебя есть кому нарезать. Иван дома. Да и те скоро поприедут, пузо будут греть у пруда. Заставишь их — пусть нарежут торфу». — А сам кепку с затылка на лоб сдвинул, спрятал глаза от солнца и уже с бригадиром речь заводит, а со мной все, кончил. «Дак нетути Ивана — совсем бросив матку». — «Бросив! — отзывается. — Сама еще крепкая. Почему на работу не ходишь? Лен убирать — самая горячая пора, детишки идут, а ты никогда не поможешь колхозу». — «Дак больная я. Сердце у меня, сердце…» — «У нас у всех сердце. Вон Настя тоже с сердцем, а пошла. И ей не то что, а лучше стало». — «Нет, сердце, сердце у меня… И радикулит». — «У всех радикулит. Как за сорок — так радикулит. Только у одного меньше, у другого больше». — «Дак у меня хронический». Долго сидели молча, будто и забыли друг о друге. Напомнила: «Дак, Владимир Иванович, пожалуйста, торфочку?..» — «Совести у тебя, говорит, нет, Меланья. Приходи завтра. Будут члены правления, решим, как быть с тобой». А завтра — вот оно какое вышло. Все старалси, все старалси, а теперь что?..»

И устыдилась: так-то о покойнике нельзя. Прикинула, поправилась: «Ну, правда, при ём зажили люди. Обстроились домами, и в избах — по-городскому обставлено. Строгий был, дисциплину, порядок блюл. Строг, но отходчив. Что правда, то правда. Царство ему небесное…»

На взмыленной лошади прискакал заместитель Бамбизова Гришанов — седеющий капитан в отставке. Осадил на всем скаку рысака, лихо вздыбил его, и тот закрутился на месте, обдав сухой пылью молчавшую толпу. В хромовых сапогах, в галифе и гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, кроме самой верхней, с неизменной кожаной планшеткой в руках, Гришанов грузно полез с коня. Хотел сделать это быстро, но левая нога застряла в стремени, и он долго выдергивал ее. А конь не стоял на месте, разгоряченный, переступал, и Гришанов прыгал на одной ноге вслед за ним.

— Тпру, чертяка!..

Наконец освободил ногу, окликнул бамбизовского шофера, повисшего на дверце «газика»:

— Виктор, отведи Мальчика в тень, привяжи. — И к толпе: — Тише, товарищи!.. Нас постигло горе. Умер Владимир Иванович Бамбизов. Отдадим последний долг — почтим минутой молчания. — Помолчал. — И никакой паники, товарищи. Жизнь продолжается, а значит, все мы должны трудиться с удвоенной силой. Я помню, как умер отец… Я плакал, товарищи, думал: все, жизни больше нет, свету конец настал. А оно — нет, обошлось, жизнь идет, товарищи, вперед. Так что все по местам, как определил еще вчера Владимир Иванович. — Уголком глаза заметил, что шофер намеревается уехать, предупредил: — Виктор, ты поступаешь в мое распоряжение. Сейчас поедем в райком.

Тот будто и не слышал, даже бровью не повел, сел за руль, захлопнул дверцу, но мотор заводить не стал. И Гришанов продолжал:

— На этом закончим, Время горячее, не ждет. По местам, товарищи.

— А с утями как? — подала голос Настя-птичница. — Владимир Иванович говорил, утей надо сдавать, дальше держать — колхозу убыток. А их десять тысяч.

— Надо возить, — подтвердил Гришанов.

— Какая машина, кто? И клетку надо подремонтировать. Вчера повезли, через речку переезжали, качнуло, она и разъехалась.

Настя — веселая игривая бабенка, в другое время рассказала бы, как ловили на лугу выпавших из клетки уток, насмешила бы всех, но сейчас смотрела на заместителя строго, даже осуждающе. Поджав губы, ждала ответа.

Гришанов дернул правой щекой, посмотрел по сторонам и, не найдя подходящего для такого дела человека, спросил:

— А почему вчера не заявила?

— Заявляла, Владимир Иванович сказал, чтоб на наряд пришла.

— Ладно. Отложим пока этот вопрос. Мне сейчас некогда, тороплюсь в райком. За один день с твоими утками ничего не случится. Сама видишь, какое событие. Еще у кого что? Только — неотложное?

Приблизилась несмело многодетная вдова Марина Власова. Худая, грудь впалая, под глазами тени. Платье висит на ней, как на вешалке. Судьба — что она делает с человеком! Была красавица на всю округу, замуж вышла за первого парня — тракториста Гришку Власова. Зажили в любви и согласии, дети посыпались — в год по одному, а потом сразу двойня. Радость в доме! Да недолго была та радость: погиб Гришка два года тому назад — рухнул с трактором под лед. И сникла сразу баба. Ей всего лишь тридцать с небольшим, а поглядеть — старуха старухой…

— У тебя че — Марья?

— Я насчет вчерашнего… — проговорила она тихо.

— Что «вчерашнего»?

— Вчерашнего разговора… Вы были как раз, Владимир Иванович обещал…

— Не помню.

— Ну, корова у меня стара, заменить бы… Детишки без молока. Владимир Иванович обещал…

— А-а!.. Нет, с этим делом надо погодить.

— Так обещал…