Родная окраина

— Ольга Тихоновна, — и добавила, снисходительно улыбаясь в сторону Бамбизова: — Жена вот этого знаменитого председателя. Только жена, — развела руки в стороны, покачала горестно головой и пошла медленной, независимой походкой в другую комнату.

А Бамбизов шуровал в буфете — доставал тарелки, стопки. Щелкнул по графину с водкой, спросил:

— Пойдет? Погода стоит чертовская — только водку пить. — Крикнул: — Оль, нам бы огурчиков?..

Ответа не последовало. Минуты через две вошла Бамбизова, принесла в тарелке котлеты; небрежно поставила на край стола, сама опустилась устало на стул.

— Огурчиков, Оль?.. — попросил Бамбизов.

— Отец, ну ты хоть бы людей постеснялся! Я полезу в погреб?!

— Дак, а разве тут нету?

— Ничего не знает, что в доме делается, — пожаловалась она Гришанову, всплеснув руками. — Как он колхозом руководит — удивляюсь!

Тронул Бамбизов Гришанова за плечо:

— Подождите минутку, я быстро — в погреб смотаюсь.

— Давно бы так, — проговорила она вслед мужу. — Не велик барин, — и улыбнулась, в шутку обратила свои слова. — Пусть люди посмотрят, как Герой сам в погреб за огурцами лазит. Герой! Завидуют мне — жена Героя! А знали б они, как с этим героем жить… Он же такой, как все: есть, пить давай, обстирывай. Все время на людях — я ж это понимаю. Вот и крутишься целыми днями — наглаживаешь да настирываешь. А разве это ценится?.. — Махнула рукой, отвернулась недовольная.

Вошел Бамбизов. В эмалированном ведре принес огурцов, помидоров, яблок моченых.

— Отец, ну куда ты столько нагрузил!

— Пусть, съедим! — Выложил на тарелку — к одной стороне огурцы, к другой яблоки. Помидоры — сверху.

— Яблоки из какой бочки брал?

— Из какой! Все из той же — она давно уже в единственном числе, — и принялся разливать водку.

— Обрадовался, — упрекнула она его, кивая на стопки. — Есть причина?

— А без причины как пить? Без причины и блоха не кусает, — отшутился он. — Тебе налить? Там вино есть?

— Боже сохрани!

— Ну, как знаешь, тебе жить. — И к гостю: — За встречу!

— Тебе ж нельзя, — не унималась Бамбизова.

— Да ладно, Оль, хватит. — Выпил, откусил огурец, захрумкал. — Сама не пьешь, так не порть людям аппетит. — Пригласил Гришанова: — Закусывайте.

— Закусывайте, — пригласила и она гостя, подвинула ему тарелку с котлетами.

— А может, борща налить? — спохватился Бамбизов. И сам ответил: — Конечно, с дороги человек! Подождите с котлетами, я сейчас. — Поднялся, побежал на кухню.

— Сиди уж, беспокойная душа! — остановила жена. — Я сама.

Бамбизов вернулся к столу, наполнил стопки, спросил:

— Помнится мне, до войны в райкоме комсомола работал какой-то Гришанов. Не родственник?

— Так это ж я и есть, — обрадовался Гришанов. — В тридцать восьмом в армию призвали. А вы где тогда были?

— В райисполкоме, в сельхозотделе.

— Все время одной дорогой идете, вот и достигли успеха. А меня бросало из стороны в сторону. Сначала хотел пойти по руководящей партийной линии — армия помешала, вернее — война. Оставалось дослужить несколько месяцев — война началась. Сначала у меня все хорошо шло — звания посыпались, награды, служил офицером связи при штабе армии. А после окружения — все приостановилось…

— Да, жизнь — она сложная штука, не знаешь, где соломку надо стлать, — посочувствовал Бамбизов и, перейдя на «ты», поинтересовался: — А что же сразу после войны не демобилизовался?

— В армии ведь воля не своя…

— Так-то оно так… Да только кто хотел, тот своего добивался.

Не проведешь Бамбизова, с ним надо быть откровенным — Гришанов это почувствовал, признался:

— Конечно, настоял — отпустили бы. Но я сам не очень стремился. Колебался. На гражданке разруха, голод — испугался. Да и отвык. В армии легче было. Мысль была — навсегда военным сделаться. Не получилось.

— Да, разруха была большая, не диво и испугаться ее, — задумчиво проговорил Бамбизов. И тут же отогнал мрачные воспоминания: — Ладно, хватит о прошлом, будем вперед смотреть. — Поднял стопку: — За будущее! Не дослужился в армии до генерала, до секретаря обкома дойдешь на гражданке. А?

— О, что вы! — Польщенный Гришанов скромно отверг такой высокий пост.

А потом они шли по весенней хляби — Бамбизов в больших яловых сапогах впереди нащупывал кочку потверже, предупреждал Гришанова: «Вот сюда становись». Или: «Стоп, стоп, ага, вот здесь, кажется, лучше…» Он вел его, как слепого сквозь минное поле, заботясь, чтобы гость не оступился и не ухнул в выбоину. На берегу речки остановился, долго смотрел на песчаное ложе балки, на прибрежные кусты, деревья, в которых запутался разный мусор от весеннего половодья.

Мутная речушка — воробью по колено, казалось, была неподвижной, как большая лужа. Несколько редких гусиных стад лениво плескались в воде.

Кивнув в сторону дороги, Бамбизов проговорил:

— Шальная весна какая-то… Видал, что сделала с плотиной?

Вдали виднелось беспорядочное нагромождение железобетонных конструкций, развороченная насыпь, повисшие над обрывом деревья и покосившиеся белые придорожные столбики. Впечатление такое, будто там поработали фугаски.