Родная окраина

Старуха взяла кошелочку и двухлитровый эмалированный бидончик, ушла на старый двор «за картошками» и посидеть там, подумать. Соскучилась, тут ведь все как не дома…

И сделалось Гришанову после ее ухода как-то тоскливо и прохладно. И радужное настроение от вчерашнего разговора вдруг померкло. Мечты председателя и первый реальный отклик жизни на них — какая разница!

А Бамбизов не унывает.

— Это понятно! — говорит. — Естественный процесс. Уехал Алеха — не беда. Зато пятнадцать молодых механизаторов женились и живут в своих домах. А думал как — легко новое внедрять? В армии — там, конечно, легче. Приказ — закон. А тут не то.

Вечером, уже перед самым заходом солнца, пришла хозяйка. Бидончик до краев наполнен бледно-желтой жидкостью. Отлив в кружку, подала Гришанову:

— Попей. Березовый сок.

Сок впечатления не произвел — пресная, сладковатая водица. И тогда она зачерпнула из вместительного глиняного горшка.

— А этот?

«Этот» был гораздо вкуснее. Кисло-сладкий напиток чем-то напоминал квас, но острее и ароматнее. Улыбнулась старуха, пояснила:

— Тоже березовый. Устоявси.

Обеспокоен, хмур Бамбизов, посерел, как это небо, вздыхает. Подписывает ли бумаги, разговаривает ли по телефону, спорит ли со строителями, а сам все о погоде, все с погоде думает и говорит:

— Хотя бы на недельку прекратилась слякоть. За неделю управились бы все посеять, а тогда пусть идет, — откидывает упавшую на лоб прядку волос, поворачивается к заплаканному окну, смотрит на уличную мокрень — нет ли просвета. Качает головой: просвета не видно, шелестит по голым, осклизлым веткам дождь.

Постучит ороговевшим ногтем по черной оправе барометра, встряхнет, вздрогнет стрелка и опять остановится на «осадках».

— Ну, что, уполномоченный? Помогай! — скажет Гришанову и рассмеется беззлобно.

Но вот прошла ночь, и наступило утро — пасмурное и серое, каким привыкли видеть его с зимы, но без дождя. А к полудню тучи заклубились, задвигались, и вдруг появилось, будто проталина, светлое пятно среди них, и оттуда с трудом продрался первый пучок солнечных лучей. Брызнул, рассыпался, разбился на мелкие осколки, засверкал драгоценными бусинками в каждой росинке. За селом повисла большая семицветная арка радуги-дуги — к вёдру. Дождю не быть, конец ненастью!

И враз все заискрилось, засияло, повеселело. Затенькала синица в саду, засвистели, засуетились скворцы-пересмешники на высокой скворечне, открыли базар свой в палисаднике шустрые воробьи. На улицу выбежал мальчишка в кепчонке, козырьком отвернутой на затылок, бросил с размаху вверх белого голубя, и тот, насидевшийся в садке, сначала тяжело, а потом все легче и легче заработал крыльями, взмыл к высокому небу.

Зарокотал за околицей трактор, подался куда-то агроном, умчался на забрызганном «газике» председатель.

А земля дымится, дышит белыми клубами пара. Лопнули набухшие почки на деревьях, появились липкие листочки. А еще через день зацвели сливы, вишни; вскипели, вспенились бело-розовым облаком яблони, заиграла в садах пчелиная песня. Закроешь глаза, и кажется, что вовсе не в саду ты, а приник ухом к телеграфному столбу и слышишь гул убегающих вдаль проводов.

Вышел на крыльцо Гришанов, щурит глаза от яркого солнца, играет новенькой планшеткой — не знает, куда идти, что делать.

— Эх, хорошо, черт возьми! — Надвинул фуражку на глаза, смотрит на площадь. Там, возле бронзового Ильича, красногрудые, как снегири, пионеры рисуют белым и красным песком у подножья памятника эмблему — костер, выводят слова девиза: «Будь готов!» А вдали уже барабан гремит, горн тутукает, красное знамя полощется. Дети рядами идут, выстраиваются вокруг памятника. Звонкий девичий голосок то и дело вырывается из общего шума:

— Первый отряд, сюда, сюда!.. Ну, куда же ты ведешь, Валя? Вот ваше место.

Наконец разобрались, выстроились, затихли.

— Отряд, смирно! Равнение на средину!

«Четко командует парень. Голос поставлен, молодец», — похвалил вожатого Гришанов.

И вдруг — откуда ни возьмись — перед ним девчушка; худенькая, глаза как в омуте — в темных глазницах. Красный галстук шелковисто поблескивает.

— Иван Алексеевич, у нас после приема октябрят в пионеры будет утренник. Мы просим вас выступить перед ребятами. — И заморгала просительно черными длинными ресницами.

— Я? — удивился Гришанов.

— Да, вы. — И опять хлоп-хлоп ресничками.

— Но я не готовился.

— Ой, ну что вы! Выручите нас, Иван Алексеевич. Про революцию расскажите. Вы ведь воевали в гражданскую войну? — Покосилась на два ряда орденских планок на гришановской гимнастерке.

Гришанов усмехнулся, неловко сделалось: не воевал он в гражданскую, тогда он только на свет появился.

— Ну про Отечественную?.. — не сдавалась девчушка. — В Отечественную вы ведь участвовали? — И она уже не косилась, а уверенно кивнула на орденские планки.

— Воевал, — не очень внятно проговорил Гришанов.

— Ну это же так интересно ребятам! Выручите нас, пожалуйста. А то Владимир Иванович обещал, да боюсь, что он забудет. Посевная ведь, уехал куда-то в поле. Выручите, а?

— Хорошо, — пообещал Гришанов.

— Вот спасибо! — обрадовалась девчушка и побежала к своим.