Родная окраина

Бамбизов не оглянулся, взялся за ручку, хотел резко открыть дверь, но не открыл, а сам вдруг стал приседать, схватившись левой рукой за грудь. Осторожно опустился на стоявший у двери стул, поднял голову, задышал тяжело. Лицо побледнело, на лбу выступили крупные капли пота.

Вскочил Потапов, бросил на стол заявление.

— Что с тобой?.. Владимир Иванович, сердце?.. — Выбежал из-за стола, потом вернулся, достал из ящика алюминиевый патрончик, отвинтил крышечку, стал выковыривать пальцем ватку. Ватка сидела глубоко, и тогда он взял ручку, поддел ее пером, уронил на пол. Вытряхнул на ладонь из патрончика таблетку, налил в стакан воды. — Таблетку, Владимир Иванович, таблетку…

Качнул головой Бамбизов — не надо.

— Боль с сердца необходимо снимать… Возьми… — держал он перед его лицом таблетку на раскрытой ладони.

— Не надо, — проговорил Бамбизов. — Сейчас пройдет.

— Нельзя так. Боль надо снимать…

— Боль надо снимать, — повторил Бамбизов. — Только не таблетками… — Он медленно поднялся и вышел, не попрощавшись.

Когда хлопнула дверь, Потапов вернулся к столу, вложил таблетку в патрончик, поднял с пола ватку, увидел, что она в чернилах, бросил в корзинку, завинтил патрончик без ватки.

— Строптив, упрям! Но Сякина, но Сякина!.. Ух, задам же я ей! Разве можно таким людям быть на партийной работе?.. Давно надо было избавиться от нее. Опять моя вина…

Домой Бамбизов в тот день не поехал, попросил Виктора отвезти его в дальнюю бригаду, в сад.

— Там ничего уже нет, — удивился Виктор. — Зимние сорта остались — твердые и кислые.

— А мне ничего и не надо. Шалаш цел — спать в нем буду.

— Так поедемте лучше ко мне, Владимир Иванович. Чего ж валяться где-то?..

— Один хочу побыть.

Виктор отвез, а когда стемнело, снова приехал. Привез хлеба, сала, помидоров, огурцов.

— Зачем? — насупился Бамбизов. — Сказал же, ничего не нужно, хочу один побыть.

— Есть-то надо. — Не обращая внимания на Бамбизова, Виктор раскладывал на разостланную газету продукты.

— Лучше б водки привез.

— Привез, — и пошел к машине, принес поллитровку и два стакана. Налил, выпили молча, не чокаясь. Хрустели огурцами. Второй стакан Бамбизов налил себе сам, Виктору не предложил, будто того и не было рядом, выпил. Водка не брала. Сидел, думал, вздыхал, сопел. Уже за полночь сказал:

— Езжай домой — жена беспокоиться будет.

— Не будет: предупредил. — Виктор вылез из шалаша, открыл обе дверцы в машине, лег на заднее сиденье. Закурил.

Тишина. Нагоняя тоску, перекликались сверчки. Изредка покашливал в шалаше Бамбизов.

Утром проснулся от воробьиного гвалта. Что-то не поделили и устроили у самой машины драку. Виктор шуганул их, и они дождем сыпанули на ближайшую дикую грушу.

Заглянул в шалаш. Бамбизов сидел на земле, положив подбородок на торчавшее правое колено. Думал. Видать, за всю ночь так и не прилег.

Дней пять отсиживался в шалаше Бамбизов и все просил у Виктора водки. Тот осторожно возражал: «А может, хватит?» — но всякий раз привозил. Наконец Бамбизов сел в машину, поехал в поле. На работу комбайнов смотрел издали, из машины. И ночевать домой пошел. Виктор не поверил — тенью скользил вслед за ним. Нет, правду сказал — вошел в дом. На другой день в контору явился, документы подписывал. Люди приходили по делам — разговаривал сухо, в глаза не смотрел — стеснялся. Ходил как в воду опущенный. Однажды сказал Виктору, чтобы тот объехал все бригады и объявил народу об общем собрании. Назначил день и час.

На собрание пришло неожиданно много людей — и старики и молодежь. Шли — недоумевали: время-то уж не очень подходящее для собраний, обычно их проводят зимой. К чему бы это? Дело-то, видать, у правления серьезное. Не нового ли председателя будут советовать? Вот ни к чему. Бамбизов, правда, задержался тут, уже годов пятнадцать командует — срок неслыханный, конечно, да только зачем же менять его? Человек прижился, дело знает. Государство от колхоза прибыль имеет, и люди хлебушка наелись, живут крепко, обстроились, и все такое. Все идет хорошо будто бы. Не угодил, наверное, начальству. Вот беда: тут хорош — там плох, там пригож — тут никуда… Неужели все из-за Анютки Конюховой?

Спешат на собрание люди, путаются в догадках. Смотрят на председателя, угадать хотят по лицу его — что случилось. А он ничего, молчит. Оглядываются по сторонам, ищут представителей райкома, новых людей. Нет, никого не видно, кругом все свои.

Вышел на сцену Бамбизов, начал говорить, не глядя в зал. А потом осмелел — стал смотреть прямо, как обычно.

— Вот дело какое, товарищи. Извините, конечно, не время для собраний, да не могу я больше эту тяжесть носить в себе, хочу, чтоб все вы… Тут без меня меня судили. И не одного меня. Вы меня знаете, я никогда с вами не скрытничал. Но тут дело такое… Я люблю Конюхову, скрывать нечего. Был в больнице, разговаривал с ней. Предлагал уехать.

В зале загудели, зашушукались и тут же затихли.