Родная окраина

— Ну, ну… Не бойся. Ишь, пужливый какой. Видать, не баловали тебя прежде-то? — Она понесла его в кухню и опустила на пол в уголке между стеной и печкой. Потрогала рукой одну, другую стенку, сказала: — Вот тут тебе хорошо будет, тепленько. Сейчас я в чулане пошарю, одежонку какую поищу, — и вышла в сени. Вскоре вернулась радостная: — Во, смотри, что нашла! Подушка. Это ж мода ишо недавно была на них, вышивали и на диван клали. И звание им чудное придумали — думки. А теперь все отошло. Дочка моя Таня вышивала, а внучка подросла и выбросила: не модно, говорит, мещанство. А теперь ни той, ни другой нет. Таня замуж вышла, а Оля не пошла с ней, не понравился ей новый отец, со мной осталась. Школу кончила, учиться уехала, а подушка валяется, никому не нужна. Теперь вот пригодилась. — Она мяла думку в руках, пушила слежавшийся в ней пух, грела ее ладонями. — Подвинься, постелю тебе постельку. — Павловна положила подушку, сверху водрузила щенка. Он утоп в нее до половины, смотрел ласково на новую хозяйку.

— Ну, што глядишь? Привыкай, жить будем вместе… — И обругала себя: — Глупая баба: за разговором ничего и не расспросила о тебе — ни как звать тебя, ни што ты такое. Парень ты или девка? — И она еще раз побеспокоила щенка. — Парень, хорошо. Ну, спи. Черненький, как жучок… А может, ты есть хочешь? А, Жучок? — И она достала блюдце, плеснула в него молока, поднесла щенку. Щенок есть не стал, и она поставила блюдце на пол: — Захочешь — поешь…

Быстренько разобрала Павловна свою постель, выключила свет, легла.

А ночью щенку сделалось грустно, тоскливо и боязно, он заскулил. Павловна услышала его, встала.

— Ну, што ты, Жучочек?.. Мамку вспомнил или сон страшный приснился? Спи, маленький, спи, не бойся, я здесь, рядом.

И стало после этого щенку тепло и покойно, и он уснул. Снились ему то сумка из кожзаменителя, то страшная, фырчащая машина, он вздрагивал, поскуливал во сне, но до утра так и не проснулся.

3

Прошло несколько дней, Жучок пообвыкся на новом месте, бегал по комнате, стучал о пол толстыми пятками, ловил Павловну за ноги, приглашал поиграть.

— Старая я уже играться с тобой, — говорила она и осторожно отпихивала щенка ногой.

Жучок не унимался. И тогда Павловна прикрикивала на него с напускной строгостью. Он отбегал от нее, садился на задние лапы и смотрел на старуху черными блестящими глазами, слушал внимательно, силился понять ее слова. Он щурил глаза, двигал бровями, склонял голову то на один, то на другой бок и, пока Павловна разговаривала с ним, с места не вставал.

— Ну что ты будешь делать! Слушает, слушает! Да еще и головой кивает! Что ж это за собака такая? — удивлялась Павловна и всплескивала руками. Жучок понимал этот жест как приглашение к игре, снова кидался к ее ногам, обнимал передними лапами, кусал понарошку. — Дите, как есть дите неразумное!.. Чулок порвешь, в чем ходить буду? Пенсию я ведь не получаю — все документы в войну пропали. А на сыновнюю помочь много ли наодеваешься? На хлеб присылают — и за то спасибо. У них ведь свои семьи, а тут я еще… Ну, кому сказала? — прикрикнула Павловна уже всерьез, и Жучок, поняв, поплелся в угол. — Вот видишь, уже и обиделся… Слова сказать нельзя, обидчивый какой. А ты ж собака, не дите. В теплой хате живешь… А как же дитям моим было, они ж не знали ни ласки, ни тепла вволю? — Павловна присела на табуретку.

Длинной кинолентой разматывалось прошлое. Вспомнила мужа своего, Кузьму. Совсем молодым помер. Еще в ту пору, когда колхозы только затевались. Послали его от работы в село «полномоченным», а там кулаки ночью подстерегли и побили. «Унутренности» отбили, недолго пожил после того, оставил молодую Павловну с двумя детьми. Старшенькому, Васе, шестой годок шел, Танюшке — третий, а Алеши еще и на свете не было, Павловна тяжелой им ходила. Через два месяца после смерти Кузьмы Алеша родился. Толстенький, хороший такой мальчик, волосики длинные. И тихий, не капризный, будто знал, что не в радость на свет появился. Бабка Романчиха, соседка, бывало, придет, заглянет в люльку и скажет: «Хе, живет, улыбается, а лишний, лишний. Прибрал бы его господь — тебе б легше было…» А Павловне обидно… Жалко. Всех жалко. Вася неспокойный был маленьким. Год целый как есть прокричал. Лечила его — и по врачам, и по бабкам носила, что только не делали — не помогло. Измучил вконец. Бывало, Кузьма шепчет ночью: «Нюсь, давай я его покачаю в люльке, а ты поспи». Незаметно поменяют руки, а малыш тут же просыпается и в крик. Это чтобы мать качала. Помучил. А все одно никогда не подумала, чтобы господь его «прибрал» или еще как. Нет…

— Да и как можно? — заговорила Павловна вслух. — У меня ж до Васи двое было — мальчик и девочка, померли. Так мы уж на Васю прямо дышали, все отдали б, тольки штоб выжил… А Татьяна — не помню, как и выросла, промеж ребят росла…

Зашипело на плите, затрезвонила крышка на кастрюле, выбивается из-под нее струйками пар. Подхватилась Павловна, туда-сюда глянула — нет близко тряпки, голой рукой сняла крышку, опрокинула ее на угол плиты.