Родная окраина

Жучок потянулся к пожелтевшей карточке, в нос ему ударило лежалым, плесенью, но он не отвернулся, продолжал обнюхивать фотографию. Павловна не позволила ему осквернять карточку, вытянула руку, любовалась меньшеньким: на большом плетеном стуле сидел годовалый толстячок с поднятыми пухлыми ручками. На лице у него застыли легкий испуг и любопытство перед аппаратом.

— Сделали хату. Просторная, светлая. Вспоминала я потом не раз тетку: какие невзгоды ни проносились, а хата все стоит, и я в ей живу. А без хаты — как бы жила? Жисть трудная была, а вскорости она и совсем похудшала: с питанием, с одежей-обужей скудно стало. Пенсия на детей за Кузьму была маленькая. Пришлось идтить на работу. Пошла сиделкой в больницу… Это ж тоже цельная история… — И Павловне живо припомнилась больница — чистая, белая, пропахшая лекарствами и скудным казенным супом. Вошла она впервые туда робко, как в храм, а чистый, пахнувший хозяйственным мылом халат подействовал на нее, как мундир на новобранца: неловкость и приподнятость одновременно овладели ею. Надев халат, она проговорила, растерянно улыбаясь: «Во, и я как доктор!»

Работу свою Павловна исполняла на совесть, не гнушалась никакой грязи. Ее уважало начальство, любили больные, и она гордилась этим. Лишь одно неудобство обременяло ее: дежурства в больнице были дневные и ночные. Детей на ночь одних оставлять беспокойно. Пока отдежурит Павловна смену — вся душой изболится. На старшего, на Васю, надеялась. Бывало, уходит, наказывает ему: «Ты старший, ты большой уже, гляди за маленькими». А какой он большой? Седьмой годок. Придет с работы, а дома — будто Мамай прошел: дети грязные, голодные. Даже приготовленное не могли толком съесть. А потом совсем плохо стало — голод начался. Один раз сказала Васе: «Возьми бидончик, приди в больницу, я супу налью». Больные не съедали, так она сливала в одну посудину. Пришел. Украдкой, чтобы никто не видел, налила Павловна ему в бидончик супу — неси, корми маленьких и сам ешь. Побежал мальчишка, и успокоилась Павловна, рада, что дети сегодня будут сыты. Но не пошел тот суп впрок. По дороге Вася упал и суп пролил. Приходит она вечером домой, видит: сидит старший, волчонком смотрит, расправы ждет. Обидно Павловне стало, на себя обидно, на жизнь свою, и сорвала зло на мальчишке, отстегала его полотенцем. А тот плачет и кричит: «Не пойду больше за ворованным супом… Не пойду…» Да, била… И потом, когда в школу пошел, — тоже била, чтобы учился. Может, и зря… Только по-другому она не могла, не умела. Некогда было, трудная жизнь, не до нежностей было, не до ласки. Потом жалела Павловна, что строга была. Особенно старшего жалела, когда война началась. Взяли его, а через какое-то время слух прошел, будто убили его. Что с ней было! Света белого не видела. А потом будто услышал кто ее страдания, смилостивился: получила Павловна письмо от сына — раненый, в госпитале лежит…

— В войну я дужа жалела, что била Васю, — сказала Павловна вслух и, посмотрев на щенка, пояснила: — Дети на муку росли, а я их в такой строгости держала. Хотелось, чтобы людьми выросли. И, слава богу, выросли, люди завидуют. Только детства у них, подумать, так и не было. На теперешних поглядишь — чего тольки у них нет: и еда, и одежа, и игрушки. А у моих игрушки путной не было. Ну ладно, иди на свою постель, не привыкай на руках нежиться, — вдруг опомнилась Павловна и прогнала Жучка с колен. — Во, опять обиделся! Неужели ж я буду тебя на руках нянчить? Детей не нянчила, а тебя, собаку, теперь буду тетешкать? Тебе и жить-то надо не в хате, а на дворе, вон в той конуре. Нет у нас такого, чтобы собака жила в хате, не заведено. Вот потеплеет — пойдешь на двор.

Жучок поплелся в свой угол. Разговор шел не очень приятный для него, и потому глаза его были устремлены не на Павловну, а куда-то в сторону, и были они безразлично-тоскливые и уже не блестели, как минуту назад, а затуманились, будто терновые ягоды при заморозке. Вытянул передние лапы, положил на них голову, загрустил.

4

Услышал Жучок, звякнула наружная дверь, встрепенулся, встал осторожно на короткие ножки, прислушался. Незнакомый стук, впервые он слышит такой. Когда Неботова приходит, она дверь открывает мягко, не стукнет, не грюкнет, войдет, улыбнется и первым делом к Жучку: «Ну как, привык уже?» Достанет бутылку молока, подержит на виду: «А я тебе молочка принесла». На что Павловна заворчит для порядку: «И што выдумывает! Он же большой уже, хлеб ест, борщ».