Родная окраина

— «Опять», — отмахнулась Татьяна и стала раздеваться. — Будто он бросал когда. С работы задумал уходить. «Тяжко», — говорит. Работал на «химику» — тяжко, на путях — тяжко. Пошел в совхоз. Ну это он любит — возиться со скотиной. Нашел, думаю, дело по себе. И опять же не то, что на производстве, строгости такой насчет выпивки там нету. Приходил домой веселенький, хвастал: «О це робота!» И вдруг — «тяжко». А я думаю: «Что-то тут не так». Пошла сама в совхоз выяснять. А бригадир мне говорит: «Надоело, каждый день пьяный». Упросила не выгонять, а домой пришла, отчертовала как следует и сказала: «Если выгонят с работы, домой не приходи, не пущу, будешь, как собака, под забором валяться». Так он уже второй день тверезый.

— Да, нашла себе заботу…

— Ну а шо, те лучче были? Этот хоть меня не бьет. А если што, так я сама его поколочу. А те гады, што один, што другой — драчливые были. И хорошо, что завеялись.

— Да и то, твоя правда. А я жду, вот прийдет зятек, попрошу его акацию срубить.

— Ой, нашли кого просить! — воскликнула Татьяна. — Да у него ж и руки не туда глядят. Бутылку самогонки ему — вот его работа.

— Да, руки у него никудышные… — осуждающе заворчала Павловна.

Чтобы переменить разговор, Татьяна спросила:

— А какую акацию рубить?

— Да вот эту, — указала Павловна в окно. — Летом свет застилает, в хате темно, как в погребе. И маленькому деревцу — каштану — расти мешает. Прошлой осенью племянник Николай Сбежнев ехал в питомник за саженцами, спросил у меня: «Теть, что вам привезти?» Я возьми да и пошуткуй: «Каштанов привези». Почему о них вспомнила — сама не знаю. Дужа красивое дерево. И цветет красиво — как люстра в церкви: цветы, как свечи. Давно в городе когда-то видала, а запомнился мне каштан тот. Ну вот, пошуткувала. А он и правда привозит аж три деревца. Так я посадила их. Принялись. Вот и надо теперь акацию убирать, каштану место освобождать. Сейчас бы и срубить ее, пока мертвая, а то весна придет, оживет, тогда жалко живую сничтожать.

— Жалко акацию, — сказала Татьяна.

— Дак их же много. Вон и вдоль тротуару растут, и в конце огорода. И у всех акации да клены. А каштанов нема ни у кого, а дерево дужа красивое.

Татьяна разделась, пригладила руками волосы, поставила на табуретку сумку, спросила:

— Хлеб у вас, наверно, кончился?

— Да нет, ишо есть кусочек.

— Я свежего принесла. — Она вытащила из сумки одну буханку, потом вторую, положила на стол. Белый, круглый, с рваными поджаристыми боками, хлеб наполнил комнату жилым сытным запахом. — Теплый еще.

Услышав хлебный дух, поднялся и Жучок, подошел, стал наблюдать за Татьяной.

— Сахару полкила принесла.

— Сахар у меня ишо есть.

— Нехай будет. И масла полкила.

— Ой, боже! Харчей сколько! Ты что, получку получила?

— Ага… А это вот холодец на ваши именины. — И Татьяна вывалила четыре свиные ноги. Они стукнули мерзлыми деревяшками, раскатились по столу.

— Да чи правда, справлять будем?

— Ну а как же? Круглая ж дата. Во! Хоть не хочете, все равно придется. Тетка Грунька со своими придет? Придет. Неботовы, Карповы, мы с Иваном… Ну? А там, может, и дядья раскачаются… Ребята ж обещали приехать…

— Да кто знает… У них же работа…

— «Работа». У всех работа. Шестьдесят пять было — не приезжали, обещали, когда семьдесят будет. Ну? А теперь до ста лет, што ли?

— Да и далеко ехать. Одному аж из Москвы, а меньшенькому — из Крыму, — оправдывала сыновей Павловна.

— «Далеко». Вечером сел в поезд, а утром здесь. Ночь поспал в вагоне, и все. «Далеко».

Павловна присела, сложила на коленях руки.

— Ишо забота… Это ж много надо. Если затевать, так надо ж по-хорошему, всех оповестить, пригласить…

— Ну и пригласите, время еще есть.

— Много надо всего, говорю. Харчей одних…

— Да первый раз, что ли? Помогут… Почти все кабанов позарезали, не принесут, што ли? Ребята, может, подошлют.

— Да где им взять? Свиней они не держуть, на зарплате живут.

— Раскошелются, не каждый год у матери семьдесят лет бывает… — бросила Татьяна и улыбнулась, чтобы мать не обиделась за «ребят».

А Павловна продолжала свое:

— Все равно расходу много. Одной водки скольки надо, а она ж дорогая.

— Своей наделаем! Ивана заставлю — самогону нагонит.

— Опасно.

— Ничо. Такой юбилей — можно.

— Ну, ладно, раз так… — согласилась Павловна. — Выноси тогда ножки в чулан, пока не оттаяли. Нехай лежать до юбилею.

Татьяна сложила ножки, будто поленья, на левую руку, понесла. В дверях споткнулась о щенка — он смотрел умоляюще на Татьяну, изо рта у него тонкой паутинкой повисла слюнка.

— Да дай же ему хоть кусочек, — попросила Павловна. — Глянь же, как смотрит. Чует мясо. Мой ты маленький!

Татьяна достала нож, отрезала кусочек опаленной кожицы, бросила Жучку. Тот подхватил его, понес в свой угол.

— Ну, што вам помочь? — спросила Татьяна, возвратясь из чулана. И сама тут же ответила: — Полы, наверное, помою да пойду, дома делов тоже накопилось.