Родная окраина

Она быстро собрала половики, вынесла их на заснеженное крыльцо, подхватила за угол подушку Жучка и тоже бросила на снег. Жучок кинулся было вслед, но студеный ветер отогнал его от двери, и он вернулся в свой угол, стал обнюхивать пустой пол.

Подоткнула юбку за пояс Татьяна, налила в цинковый таз воды сначала холодной, потом из чайника добавила горячей и, начав от «святого» угла в горнице, принялась мыть полы.

Работала она быстро, широко размахивала тряпкой, терла до блеска крашеные доски, отжимала тряпку и снова терла, пятясь задом к порогу. Щенок метался по комнате, не находил себе места. Татьяна подхватила его мокрой рукой, посадила на табуретку: «Сиди!» И он покорно сидел, смотрел сверху на Татьянину работу, ждал, чем все это кончится.

Вымыв полы, не одеваясь, Татьяна прополоскала половики в снегу, вытряхнула, внесла их в комнату вместе с клубами холодного пара, расстелила. Потом вышла за подушкой, долго била ею о ствол акации, принесла, бросила в угол:

— Иди, ложись.

Жучок спрыгнул с табуретки, потрусил в свой угол, но лечь не решился: подушка была холодная, неприветливая. В волнении он не заметил даже, как Татьяна оделась, взяла пустую сумку и ушла. Жучок топтался на подушке, обнюхивал ее, не мог никак улечься. Непонятное что-то сотворилось в доме: пришла, взбудоражила всех, нахолодила подушку зачем-то…

Наконец подушка немного согрелась, Жучок прилег на нее и, успокаиваясь, стал задремывать. А перед глазами все стояла Татьяна, и руки у нее пахли хлебом, и мясо, которым она угостила его, вкусное, и в комнате после нее стало чище и свежее…

5

Легкий утренник высветлил небо, и стало оно высоким и прозрачным. И солнце, казалось, проснулось в то утро раньше обычного, поднялось веселое, умытое, порозовевшее. Первые лучи его ударили в глухую стенку Карповой хаты, заиграли на стеклах окна и, отразившись, разбросали в комнате Павловны веселых «зайчиков» — на полу, на стенах.

Павловна вошла с ведром, наполненным углем, укорила зевавшего спросонья Жучка:

— Спишь?.. Царство небесное проспишь. А на дворе уже весной пахнет. — Она поставила ведро, выглянула в окно, полюбовалась солнечным утром. По черным ветвям акации прыгала синичка и неустанно вызванивала, будто играла двумя хрустальными палочками — пела свою незатейливую песенку: «Тень-тень… Тень-тень… Тень-тень…» — Весна… — уже совершенно уверенно сказала Павловна. — А акацию срубить помощников нема, и, видать, ждать их неоткуда. Зять Иван не помощник. Придется самой… Пойдем, Жучок… Там тепло нынче.

Жучок не заставил себя упрашивать, скользнул в открытую дверь, на крыльце остановился: яркий свет ослепил его. Постоял, обвыкся, потрусил по бабкиному следу в сарай. Павловна вытащила из кучи дров запыленный угольной пылью топор, рассматривала его и ворчала вполголоса:

— И топора путного нема… Набить на топорище как следует некому. — Она потрогала лезвие. — И поточить тоже некому, мужских рук нема. Пойти, што ли, к Карпу попросить? Да ладно… Как-нибудь и с этим управлюсь… — Павловна подошла к акации, оглядела дерево снизу доверху, и вдруг сердце ее тоской наполнилось. Но давняя решимость преодолела временную слабость. — Прости, акация, рубить буду… Отжила ты свой век, ослобони место теперь каштану… А пожила ты хорошо — каждый год как невеста цвела, людей радовала. Это ж тебя еще Вася, мальчонком был, посадил. Ребятишки цветы от акации любят есть. Так он, чтобы по чужим деревьям не лазить, свои насадил. Во-о-он, кругом понасажал. А попользовался ли — так и не помню… — Павловна подошла совсем близко, примерила, как ей сподручней рубить, и тюкнула по шершавой коре тупым лезвием. Акация вздрогнула, ветви ее глухо стукнулись друг о дружку, уронили на землю мелкие, искрящиеся на солнце льдинки.

Трудно было сделать первый удар. Потом это уже превратилось в работу, и Павловна с каждым ударом все больше увлекалась, сетуя лишь на никчемность топора.

Вокруг акации быстро замусорилось — ошметки дряблой черной коры, кусочки белой щепы усеяли утренний ледок. На стволе же следов от топора было еще совсем мало, хотя Павловна уже порядком ухойдакалась.

Вышел по нужде Карпо, услышал стук в соседнем дворе, заглянул через плетень.

— Эй, бабка, ты с чем там пораешься с утра пораньше? — В наспех накинутой на плечи фуфайке, в облезлом кожаном треухе с болтающимися тесемками, в галошах на босу ногу, небритый, Карпо облокотился на столбик ограды, присмотрелся. Увидел Павловну с топором возле акации, заинтересовался, не стал и обходить в калитку, перелез прямо через ограду, захрумкал тонким льдом в лужах, подошел: — Чи помешала она тебе на старости лет?

— Помешала, — ответила сердито Павловна и отвернулась. Она ждала почему-то и боялась, что деверь начнет сейчас как-нибудь укорять ее за погубленную акацию, стыдить, отсоветовать. Чтобы опередить его, она опустила топор, резко, с вызовом повторила: — Помешала…

Но Карпо ни о чем больше не спрашивал, молча смотрел на истерзанный тупым топором ствол дерева, и тогда Павловна с той же резкостью пояснила: