Родная окраина

— Дужа большую лампочку вкрутил твой Федор, никак не привыкну. Сказала ему: «На што мне стольки света?» А он: «Больше света — в хате веселей. Да и поделать што — виднее: письма сынам писать или пошить што — нитку в иголку вдеть…» А мне нитку вдеть уже никакой свет не помогает.

— О, он свет любить! Дома везде лампочек понавешал: и в сарае, и в погребе… — быстро подхватила разговор Неботова и тут же оборвала его, улыбнулась ласково. Тонкие морщинки разбежались от уголков рта, лицо потеплело: — А я к вам с подарком. — И она невольно бросила взгляд на топырившуюся бугром фуфайку.

— Рано подарки, именины мои ишо не скоро, — сказала Павловна, взглянув на соседку: — Глянь, да и правда штось принесла? — Она ткнула пальцем в фуфайку. — Мягкое…

— Помощника вам, штоб не скуплю было. — Неботова отстегнула пуговицу и бережно опустила щенка на пол. — Вот вам!

— Ой, боже ж мой! — всплеснула Павловна руками. — Манюпенький какой! — Она сползла со стула, присела на корточки: — Да што ж это такое? Вроде собака, а ухи… А, Кать?

Засмеялась Неботова:

— Ото ж и нашим ухи понравились. Порода такая, из ученых.

— Ой-ей-ей… — запричитала Павловна. — Да дужа ж маленький. Ему ж соска ишо нужна, молоко. А где я ему молока наберусь?

— Да скольки там ему надо, — возразила Неботова. — Вот вам на первый случай. — И она выпростала из кармана заткнутую газетной пробкой бутылку с молоком.

— Ну, выдумала! И харчей уже ему принесла! — Павловна с трудом распрямилась, снова села на стул, не спуская глаз со щенка. — Чудной какой…

Щенок сидел, прильнув животом к холодному полу, поводил несмело черными глазками, слушал разговор двух женщин. Переполненный дневными впечатлениями, он вздрагивал от каждого их движения, от каждого громкого слова, ждал, что вот-вот его снова возьмут и куда-то понесут. Но женщины не трогали его, говорили, говорили и казалось, забыли о нем. Щенок осмелел малость, повернул голову налево, направо — искал, куда бы отползти в укромное местечко и там облегчиться. Местечка такого он не увидел и тронуться с места не осмелился, а терпеть уже было невмоготу, и он, затаившись, пустил под себя лужицу. Он не успел еще кончить свое дело, как расплывшаяся лужица была замечена старухой. Она вскрикнула, щенок испугался, прижался всем телом к полу, ждал наказания. Такое случалось не раз в том доме, откуда его сегодня утром вынесли в сумке из кожзаменителя.

Но наказания никакого не последовало. Павловна только сказала:

— Во, будет теперь мне забота, есть за кем ухаживать…

— Ну, а как вы хотели? Он же еще дите малое. Приучите постепенно. А там потеплеет, он на дворе будет жить.

— До тепла дожить ишо надо. Придумать штось придется…

— Я Федору скажу, он ящичек сколотит, песочку туда насыпете… Где у вас тряпка, я подотру?

— В сенцах, за помойным ведром.

Принесла Неботова тряпку, нагнулась к щенку. Он задрожал весь, голову втянул в плечи, сжался.

— Ой, теть, да гляньте, какой умный! Понимает, что нашкодил, боится, думает, бить буду. Не бойся, не бойся. — И она бережно перенесла его на сухое место, вытерла лужицу, выбросила тряпку. — Ну, вот и все. Пойду.

— Дак погоди ж, так нельзя. — Павловна кинулась к угольнику, выдвинула ящик, пошарила в коробке. — На вот…

— Што это?

— Ну как же? Так полагается, чтоб ко двору пришелся. — Она сунула в руки Неботовой гривенник, — Мол, не даром достался, заплатила.

— Спасибо.

— Вам спасибо. Глянь: и собаку принесла, и харчей…

Ушла Неботова, Павловна посидела еще какое-то время, посмотрела на нового жильца, проговорила:

— Ну, что ж… Место тебе определить надо, да будем укладываться? Борщ уж варить не к чему, завтра сготовлю. — Она взяла щенка на колени, помяла в руках его бархатистые уши, пригладила шерстку на спине, приподняла, посмотрела ему в мордочку. — А ничего, красивый. Ребяты, когда приедут — порадуются.

Щенок не понимал, о чем говорит старуха, но чувствовал, что говорит она что-то доброе, приятное, потянулся к ней мордочкой, лизнул в губы.

— Уй ты! — рассмеялась Павловна, вытирая рот. — Ласковый, целоваться сразу лезешь.

Щенок забеспокоился, потянулся с колен на пол.