Родная старина Книга 4 Отечественная история XVII столетия

Дело его и здесь недолго разбиралось. Ему ответили от имени сейма, что он сам виноват в потере своего хутора, потому что не запасся законным документом на владение им. Жалоба на убийство сына была признана ложной: Чаплинский заявил, что это клевета, и, вероятно, представил свидетелей, отвергавших жестокость наказания.

Насчет же похищения жены паны-судьи даже пошутили над Богданом.

«На белом свете много красавиц, — сказали они, — поищи себе другую!»

Хмельницкий решился обратиться к королю, который лично знал его. Но что мог сделать король? Он сам только что перед этим испытал горькую обиду на сейме. Говорят, будто, сознавая свое бессилие помочь казакам и оборонить их от панских несправедливостей и насилий, он сказал между прочим Богдану:

«У вас есть сабли: кто мешает вам самим постоять за себя?»

Сказал ли это король или нет, но подобная мысль, конечно, должна была явиться у Хмельницкого, испытавшего на себе «польскую правду». Проживая в Варшаве во время сейма, он мог ясно видеть порядки Польского государства, понять, в каком незавидном положении был сам король, как смотрели на него всесильные паны.

На обратном пути на Украину Хмельницкий внимательно приглядывался к положению края, к состоянию крепостей, чутко прислушивался к разговорам, ловко выведывал, чего особенно желает население, на что сетует… Не торопясь ехал он по Русской земле, останавливался чуть не в каждом селе, вкрадывался в доверие народа, с видимой жадностью выслушивал горькие жалобы на жестокости панов и сам с большим жаром говорил об их насилиях и неправдах, разжигал в слушателях своих чувство мести, обнадеживал, что скоро наступит конец гнету. Особенно любил Богдан вступать в беседу с русским духовенством: знал он, что священники имеют большую силу в народе. Им он даже открывал свои замыслы.

«Знайте, — говорил он, — я решился мстить панам-ляхам не только за свою обиду, но и за поругание русской веры и народа. Я бессилен, но вы можете пособить делу: пришлите ко мне хоть по два или по три человека с каждого села».

Угнетенные и озлобленные люди с радостью слушали Хмельницкого и выражали полную готовность подняться на своих заклятых врагов-притеснителей. Общее сочувствие в русском народе к мысли о восстании и борьбе с ляхами укрепило Богдана в его замысле; он мог надеяться на сильную поддержку народа.

Вернувшись на Украину, Хмельницкий где-то в роще, ночью, собрал наиболее влиятельных казаков на тайное совещание. Здесь он яркими красками обрисовал положение православного народа в польских владениях.

«Проезжая по Руси, — говорил он, — я повсюду видел страшные притеснения и тиранство; народ вопит о помощи; все готовы взяться за оружие; все обещают стать с нами заодно».

Не новостью все это было для казаков, собравшихся на совещание; они сами порассказали тут же об известных им возмутительных насилиях и неправдах панских.

«Нет сил терпеть долее! Пора взяться за сабли, пора сбросить с себя ляшское ярмо!» — вот к какому заключению привели казаков рассказы и совещания.

Замысел Хмельницкого оружием отомстить панской Польше как нельзя больше совпадал с общим желанием: злобы и жажды мести накопилось у всех казаков и православных крестьян слишком много, и довольно было малейшего повода, незначительного толчка, чтобы произошел взрыв народной ненависти. Этот толчок и дал Хмельницкий.

В довершение всего он рассказал своим сообщникам о расположении короля к казакам, о позволении строить чайки для нападения на Турцию, о желании его восстановить казачество в прежней силе. Чтобы убедить всех в справедливости своих слов, Богдан показал королевскую грамоту, которую ему удалось ловко похитить у Барабаша, кошевого атамана. Таким образом, даже в глазах более осторожных казаков восстание против панов узаконивалось грамотой короля, которому ненавистные паны всегда становились поперек дороги, лишь только задумывал он что-либо сделать в пользу казаков или православного народа.

Притом грамота эта, разрешавшая казакам набег на татар и турок, дала возможность казакам, в случае борьбы с Польшей, привлечь на свою сторону крымцев.

Казаки на своем совещании порешили искать помощи в Крыму: одними своими силами они не надеялись справиться. Всех участников тайного совещания, по свидетельству его участника, особенно ободрило то, что киевский митрополит Петр Могила благословил начинание Богдана.

Но все предприятие чуть было не нарушилось в самом начале: один из участников совещания из зависти к Хмельницкому изменил общему делу, донес обо всем старосте. Богдана схватили. Но во время допроса он держал себя очень ловко, прикинулся, что ничего и знать не знает, с самым невинным и изумленным видом выслушивал обвинения в заговоре, ссылался на бывших при допросе казаков; и эти свидетели, тайные сообщники Хмельницкого, поддержали его: готовы были клясться, что донос на него не более как гнусная клевета. До окончательного решения дела он был отдан под надзор, но ему удалось бежать — бежал он со своим сыном Тимошем в Запорожскую Сечь; за ним последовали и многие сообщники.