Родники рождаются в горах

Он ходил по комнате и укачивал младенца. «Нет, ребенок не умрет! Он вынослив, как деревце, выросшее на песках. Но кто его мать? Почему она хочет умереть? Что с ней произошло? Кто ее бросил, осиротив ребенка? Сирота? Нет!» Жамалудин остановился, и ему казалось, будто кто-то чужой оскорбил его родного сына. «Почему сирота? Я жив! Никто на свете не будет называть бедного младенца сиротой».

Ворота с шумом распахнулись.

— Вуя, вуя! Вот и следы, и в окнах свет. Именем аллаха клянусь, кто-то из Хамзатовых приехал! — услышал Жамалудин голос Ханичи. — Я поднимусь в дом. Ты возьми из сарая сено! — крикнула она кому-то.

Жамалудин осторожно положил заснувшего ребенка, накинул на плечи отцовскую шубу и вышел на веранду.

— Вуя, вуя! — причитала Ханича. — Я так и знала! С приездом, Жамалудин! Дай аллах, чтобы муки, перенесенные тобой, превратились в радость! — Она вытерла слезы.

— Вот я и приехал, Ханича. Как вы тут? Наши…

— Мы-то живы, — перебила соседка. — А вот как бы она, дай аллах ей омовение земных грехов, обрадовалась сегодня!..

— Что ты говоришь, Ханича?

— Да, да, сынок мой, это правда. Мечтала хоть разок взглянуть на вас, особенно много говорила о тебе. Хорошая женщина была, дай аллах ей райский уголок! — подняла Ханича руки к небу.

— Иях! — Жамалудин больше не смог вымолвить ни слова. Из глаз его хлынули слезы.

— Что же поделаешь, сынок. Одни в постели умирают, а другие на войне погибают. И наш Магомед!..

Жамалудин ничего не слышал.

Соседка с состраданием спросила:

— Ты что сидишь один в промерзшей комнате? Идем к нам. Вчера вечером отелилась корова. Сено наше в вашем сарае, вот мы и пришли его взять. Крыша на нашем сарае развалилась.

Ханича говорила, не умолкая.

Перед Зулхижат в бреду промелькнула вся ее жизнь… Четыре брата — гордость ее и любовь. У горцев так: чем больше у девушек братьев, тем сильнее ее уважают и почитают. Два — старшие — всегда горой стояли за сестру.

В ауле Зулхижат любили, была она застенчивая, но ласковая, болтала неохотно, за нее говорили глаза, горящие, как огоньки. Они излучали сияние любви к людям. Зулхижат слушала братьев, росла у родителей покорной дочерью. Природа наделила ее скромностью, она никогда ничего не просила для себя, не клянчила, как другие: «Купите мне это! Подарите то!»

Пальцы ее были тоньше спиц, когда она принялась за вязание. Первый подарок получил от нее старший брат — носки и варежки. Потом она начала ткать. У отца и братьев ипаки[44] зеленели, как весенние лужайки. Она так искусно расшила бурки братьям, что брошенные на межу, они сливались с нею цветом.

Братья ее боготворили, отец души не чаял в дочке. Все старались ее порадовать, привозили ей подарки. Братья не придерживались старых обычаев, не запрещали ей бывать на людях и одеваться по-модному. Зимними вечерами Зулхижат вместе с другими девушками аула ходила к соседям прясть шерсть, ткать ковры. Молодежь собиралась обычно в домах, где вскоре должны были играть свадьбу. Если молодым строили новый дом — помогали всем аулом. Этих старых обычаев в горах не забывали.

Зулхижат танцевать не очень любила, не умела петь песен, но пение слушала охотно.

Незаметно Алиасхаб пленил сердце девушки. С неразлучным пандуром он появлялся всюду, где собирались повеселиться. Мало-помалу Зулхижат стала замечать: Алиасхаб всегда занимает место напротив нее, глядит печальными глазами и поет грустные песни о любви.

Глаза Зулхижат засияли еще ярче. Она потеряла покой, будто буря кипела в ее груди. Ночами не спала: в ушах звучал взволнованный, звонкий голос Алиасхаба. Она стала бегать на все праздники в ауле, чтобы увидеть Алиасхаба, услышать его голос. Теперь она первой появлялась на всех сборищах. Ночами мечтала: «Вот увижусь с ним снова, скажу ему о своей любви». Но встретив Алиасхаба, краснела, ей казалось, все замечают огонь на ее щеках. Она опускала голову и молча слушала песни.

Алиасхаб тоже становился все грустнее и грустнее, и пандур его вздыхал о безответной любви. Иногда Зулхижат сердилась: почему Алиасхаб так грустно смотрит на нее? Неужели он первый не может открыться ей!

Неизвестно, сколько бы это все продолжалось, если бы в аул однажды не приехали андийки. Соседка Зулхижат первая пригласила их в дом и собрала молодежь — чесать шерсть. Андийки же занялись валянием бурок.

Следуя старинному адату, парни должны были приглашать девушек за стол и ходили вокруг с песнями. Девушкам тоже полагалось петь в ответ.

Алиасхаб пригласил Зулхижат.

Две дуги бровей твоих,
Две звезды очей твоих
Для меня всего милее.
Но от дуг бровей твоих
И от звезд очей твоих
Я зачахну, заболею.
Поскачу я без коня —
Ветер понесет меня
Горе пить из полной чаши.

Зулхижат слышала стук своего сердца, ноги ее подгибались. Она ниже и ниже опускала голову, не могла собраться с мыслями. Но молчать было нельзя. Старинный горский обряд требовал, чтобы девушка спела в ответ.