Родники рождаются в горах

Стоял поздний вечер, но было светло от сугробов. Жамалудину все казалось покрытым сажей. Вместо скрипящего под ногами снега ему чудилась липкая грязь. Сердце от горя готово было выскочить из груди. Ему думалось, что самая сокровенная тайна его раскрыта: колодец, много лет заваленный камнями, вдруг забил фонтаном, разбрасывая вокруг гальку и песок.

Ведь никто не знал его тайны, а теперь все может всплыть и нарушится спокойная, вошедшая в русло жизнь.

Он с трудом переступал вдруг онемевшими ногами, по привычке свернул к тропинке, ведущей в гору. Ни скользкая, скрытая под снегом дорога, ни метель его не пугали — он не думал об опасности ночного пути в горах.

Война бросала Жамалудина по огневым дорогам. Он дважды был ранен, лежал в госпиталях, возвращался на фронт.

Был ранен и в третий раз: в плечо и в ногу. Многое передумал Жамалудин, лежа в госпитале. Его не так беспокоила нога, боялся, что не сможет работать рукой. Вернуться на фронт ему не пришлось. В конце сорок четвертого года, прихрамывая, возвращался Жамалудин в родной аул. Сердечная рана давно зарубцевалась. Все отошло в далекое прошлое.

…Разрушенные стены домов увеличивали его ненависть к врагу. «Когда же настанет день и можно будет положить автомат, взять в руки молоток?» — спрашивал себя Жамалудин. Как жаждал он восстанавливать разрушенные города, в которых бы жили люди, не знавшие войны. В госпитале ночами он видел во сне себя с молотком в руках, обтесывающим камень.

И вот он ехал домой. Поезд задержался надолго в каком-то городе. Жамалудин купил себе в магазине топор и молоток и радовался, как ребенок. Скоро он будет дома. Ему предстояла пересадка. Под ногами была израненная фашистами русская земля. Грузовая машина, на которой Жамалудин добирался к другому поезду, остановилась. Жамалудин пошел за водой к колодцу и увидел старую женщину, которая плакала и причитала, стоя у разрушенного дома. Жамалудин похолодел. Он взял из грузовика вещевой мешок, приблизился к старухе. Жамалудин стоял, опустив голову, будто в чем-то был виноват перед нею. Он вытряхнул из мешка топор и молоток. Старуха удивленно смотрела на незнакомого солдата. Жамалудин спросил у нее, где можно найти песок и глину. Женщина все поняла, перестала плакать, засучила рукава.

— Лопату и кирку! — сказал ей Жамалудин.

— Лопату и кирку? Откуда их взять? Проклятые фашисты сожгли село! Все разворовано!

— Железо огня не боится. Камень и земля тоже не горят, мать, — сказал Жамалудин.

Инструменты отыскали среди развалин. Они были без ручек, сгоревших при пожаре.

— Я пойду в лес, выточу ручки! — Жамалудин взял в руки топор.

— Иди, милый! — Слезы опять полились из ее глаз. — Ты такой же, как мой сынок!

— Сейчас, мать, мы тебе дом построим. Слезы — последнее дело!

К вечеру в наскоро сложенной печке горел огонь, а в солдатской каске закипал суп.

Утром измученная старуха еще спала, а Жамалудин уже возводил стену. Он работал с наслаждением. Глядя на него, можно было подумать: никогда не было войны и разрухи, счастливый жених к свадьбе торопится закончить дом. Жамалудин брал в руки старые камни, пахнущие дымом и порохом. Ровный стук молотка, которого он не слышал столько лет, доставлял каменщику наслаждение. Он радовался, как оглохший музыкант, к которому вернулся слух. Этот стук молотка о камень утверждал на земле мир, покой и созидание.

Возвращающиеся в родное село жители с верой и любовью смотрели на незнакомого солдата, воздвигающего стену разрушенного войной дома. Каждый подходил к руинам, оставшимся от их жилищ. К вечеру тут и там зажигались огни.

Пока Жамалудин выкладывал стены, старая Мария натаскала бревен и камыша. Жамалудину пришлось взяться и за столярные работы, которые он обычно неохотно выполнял.

Жамалудин попрощался с Марией, когда дом из одной комнаты и кухни был закончен. Но ему так и не суждено было сразу поехать в аул. Проходя через другое село, он увидел у развалин молодую женщину в черной фуфайке, туго перевязанной платком. Она пыталась восстановить рухнувшую стену. Камни подтаскивала худенькая, бледная девочка. Казалось, если камень упадет, он потянет девочку за собой. Поодаль на одеяле сидел человек в солдатской гимнастерке. У него не было обеих ног. Жамалудина привлекло мужественное и волевое лицо бывшего солдата, перед которым на двух табуретках лежала доска. В руке мужчина держал рубанок. «Видимо, я тосковал по камням, он соскучился по дереву. Но дела его неважные», — подумал Жамалудин и на мгновение закрыл глаза. Он подошел к девочке, молча взял из ее рук камень.

— Ты, маленькая, отдохни, твоя мама будет подносить мне камни, а строить буду я, — ласково сказал он.

— Мама! Мама! — девочка испуганно бросилась к матери.

Женщина обняла дочку.

— Леночка, не бойся! Это — наш, свой! Больше мы никогда не увидим на своей земле фашистов. Правда ведь? — она обратилась к Жамалудину, ожидая подтверждения своим словам.

— Конечно, правда, и духа их здесь не будет! — уверенно подтвердил он.

— Как тебя зовут? — спросила женщина, все еще успокаивая дочь.