Родники рождаются в горах

Жамалудин согрелся. Не только руки — лицо согрелось и успокоилось сердце. Удивительная простота, теплота царила в этом доме. В каждом слове и движении рук Супайнат — мягкость и женственность. «Алиасхаб счастлив, что всю жизнь рядом с ним такая опора, а мне даже посоветоваться было не с кем, — позавидовал Жамалудин Алиасхабу. — Если дочка пойдет в мать, и моего сына ждет счастье. Недаром говорят: покупая чарыки, смотри на подошву, выбирая дочь, посмотри на мать».

Алиасхаб дружелюбно глядел на гостя.

— Шарифат рассказывала, что у вас вывели новый сорт черешни — холода не боится. Хотелось бы получить для нашего колхоза несколько деревьев. Надеемся и мы сообща развести сады.

— Валлах, я не знаю, даст ли Хайрулаг вам саженцев. У нас в поговорку вошла его скупость на этот счет: «Лучше попросить у медведя медвежонка, чем у Хайрулага дерево». Но если вы решили у себя разводить сады, думаю, что он не откажет. Хайрулаг готов на каждом камне, на любой скале сажать деревья.

— Супайнат, чуду съедобное есть? — спросил Алиасхаб. — Или ты все сожгла?

— Нет, не все сгорели. И еще поспеют! — Супайнат поставила полную тарелку чуду на стол, принесла миску с урбечем. — Шарифат, Шарифат! — позвала она.

— Что, мама? — в комнату вбежала Шарифат. Вместо ситцевого на ней теперь было желтое шелковое платьице, сверху она накинула белую шелковую шаль. — Я только села за станок.

— Дочь моя, что у тебя — времени даже на еду нет?! Или ты думаешь, что кроме тебя больше некому ковры ткать в артели? Ну, ладно, ладно, — сказала Супайнат ласково, взглянув на зарумянившееся лицо дочери. — Принеси, пожалуйста, из нижней комнаты бузы.

— Супайнат расщедрилась, бузой угощает! Везет, когда в доме гости! — засмеялся Алиасхаб.

— Да не наступит у нас в жизни такой день, когда мы не сможем накрыть стол гостю, — улыбнулась Супайнат.

Шарифат принесла кувшин с бузой, поставила на стол и выбежала.

«Дочка немного набалована, а может, понимает, зачем я пришел», — подумал Жамалудин. Все в доме ему нравилось, было близким, будто с этой семьей он знаком всю жизнь.

— Опять сядет за свой ковер. Не знаю, как ее оторвать от работы. Ничто ее на свете больше не интересует! — сказала Супайнат, будто жалуясь на дочь, но Жамалудин понял: она ею очень гордится.

— Мой Хаджимурад прямо все уши прожужжал про ковры Шарифат. Невозможно после его слов не полюбоваться этими коврами. — Жамалудин встал.

— Хаджимурад, конечно, преувеличивает. Девочка пока учится, — сказал Алиасхаб, тоже вставая. Жамалудину даже показалось, что голос его дрогнул.

— Алиасхаб, покажи Жамалудину ковер!

Жамалудин понял, что Супайнат хочет, чтобы отец Хаджимурада полюбовался мастерством ее дочери.

Шарифат сидела за станком. При виде Жамалудина она смутилась и, положив куры́, хотела встать.

— Нет, нет, Шарифат! Работай, — сказал Алиасхаб.

Жамалудин уловил в его голосе горделивые нотки.

Он заметил, что руки Шарифат сначала слегка дрожали от волнения, а потом задвигались ритмично и точно. Яркие орнаменты цвели на синем поле ковра.

«Вот так мастерица! Недаром Хаджимурад так ее хвалит. — Жамалудин на миг представил себе свою комнату с этим ковром на стене. — Иншаллах[41]».

— Очень красивый ковер, дочь моя! — Жамалудин провел по ковру рукой.

— Мне еще далеко до умения моей бабушки! — сказала, краснея, Шарифат.

«Скромная девушка! Этой скромности не хватает Хаджимураду. Она выбьет у него дурь из головы!»

— Шарифат всегда собой недовольна! Кончит ткать ковер, мы все восхищаемся, радуемся, а она уверяет: «Плохо! Не получилось так, как хотела!» — сказал Алиасхаб.

Мужчины перешли в соседнюю комнату, принялись за прерванную еду.

Алиасхаб показал на ковер, висевший на стене за его спиною:

— Вот первая работа Шарифат! Она хотела постелить его на пол, но мы не разрешили.

Жамалудин бросил взгляд на стену. Вдруг рука, в которой он держал ломтик чуду, дрогнула, он поперхнулся. Глаза, как у заблудившегося в горах тура, забегали, потом впились в висевшую на стене фотографию.

— Чей это портрет? — спросил он через силу.

Супайнат и Алиасхаб переглянулись.

— Сколько раз я просил, чтобы убрали этот снимок! Каждый раз, как смотрю, понимаю, насколько я постарел. Никак не могу заставить!

— Если уберу его, то люди подумают: ты всегда был таким старым и седым, как сейчас, — пошутила Супайнат.

— Это сам Алиасхаб в молодости! Правда, ничего был парень?! — вздохнул Алиасхаб.

Жамалудин чувствовал, что силы покидают его. Ему хотелось крикнуть, позвать на помощь. Но голоса не было. Жамалудин положил на тарелку недоеденный кусок, вытер руки о бурки и поднялся.

Супайнат и Алиасхаб опять переглянулись: «Не заболел ли он?» Но Жамалудин забыл о приличии, не обращал внимания на растерянность хозяев, взял шубу. Натягивая ее на ходу, он сбежал по лестнице.

Алиасхаб догнал его у ворот:

— Желанный гость наш, Жамалудин, что с тобой? Почему такая спешка? Почему испугал тебя мой портрет?

Жамалудин скрипнул зубами:

— За мешок соли, который ты съел в молодости, моему сыну придется теперь выпить озеро воды!

Он грубо толкнул Алиасхаба и зашагал по дороге.