Родники рождаются в горах

Перед войной полный жизнью, как пчелиный улей, теперь дом Жамалудина напоминал разоренное птичье гнездо. Соседи жалели одинокого солдата. Сколько бы соседи ни приглашали его, он не приходил, и сам не пускал никого дальше веранды. Едва за нежданными гостями закрывались ворота, он возвращался к Зулхижат и ее сыну.

«Потом все всем расскажу. Пусть только она выздоровеет!» — думал он.

Утром Жамалудин увидел, что Зулхижат пожелтела, как лимон, на лбу выступили крупные капли пота.

Он хотел положить руку женщине на лоб, но не решился. Вынул из кармана платок, вытер пот, чаем смочил ее потрескавшиеся губы. Она застонала, Жамалудин увидел кровь в уголках ее рта. Жамалудин понял, что откладывать больше нельзя, сам он спасти эту женщину не может. Он решил идти за врачом: «Скажу, что моя жена, главное, чтобы осталась жива. А разговоры? Пусть болтают, что хотят…»

Зулхижат поманила его рукой:

— Я вижу, ты настоящий горец, — вымолвила она с трудом, — силы покидают меня. Я бы спокойно умерла, если бы знала, что ты спасешь от позора мою семью: отца и братьев… Чтобы они жили без черного пятна. Спрячь, когда я умру, меня в сугробе. Пусть все думают, что я замерзла. Не бросай моего сына. Пусть у тебя… всегда найдется… кусок хлеба найдется для него. Умру… Сбегай в Горчок… Скажи, что нашел меня в сугробе.

— Какой подлец довел тебя до этого? — возмутился Жамалудин.

— Отец моего сына — самый лучший человек на земле. Война, во всем война виновата!

— Ты не умрешь! Твоя жизнь нужна сыну! — сказал Жамалудин, хотя было ясно: женщина доживает последние минуты на земле. «Она не думает о себе, о своей болезни, о том, что еще так молода. Ее волнует честь тех, кто остается! Они-то увидят свет солнца, сияние весны, а ты, что увидишь ты в сырой могиле, бедняжка?!»

Жамалудин отвернулся, вытер глаза.

Зулхижат подняла будто свинцом налитые веки, бледной рукой поискала что-то за пазухой, с трудом вытащила бухчу[45].

— Вот его карточка. Он прислал с фронта… И мое письмо, я не знала, куда его отправить…

…Зулхижат умерла вечером, когда из ущелья поднимались сизые сумерки. Прижимая к груди спящего мальчика, Жамалудин плакал как ребенок. Сердце его так не болело, даже когда погибали на фронте его лучшие друзья. Те гибли в бою, а почему прервалась жизнь этой молодой, красивой женщины? «Что же делать? Надо хранить тайну. Поступить с ней так, как она завещала».

Жамалудин осмотрелся. У стола стоял одинокий стул. Жамалудин ударом ноги разбил его в щепы, бросил в очаг. Без шапки, в одной гимнастерке сбегал с двумя кувшинами к колодцу. Согрел воду, постирал белье Зулхижат, высушил у огня, надел на нее все снова. Покормил, перепеленал ребенка, положил на постель.

Ночь спустилась на горы. Жамалудин завернул Зулхижат в одеяло и вышел из дома. Долго он нес женщину по нетронутому снегу. Отойдя достаточно далеко от аула, спрятал то, что осталось от Зулхижат в сугробе. Подождал, пока снежная буря замела следы.

Жамалудин несколько часов пробирался по снегу в Горчок. Постучался в первые же ворота:

— Там в сугробе замерзшая девушка. Не из вашего ли она аула?

— Это Зулхижат! — крикнула женщина, открывая ворота. — Вот уже два дня весь аул ищет ее у реки. Думают, что она попала в прорубь!

На веранду выскочила старуха:

— Самая хорошая девушка была в ауле, сглазили ее. Я же вам говорила, жизнь благоухающего цветка — недолгая! Мало прожила Зулхижат на этом свете. Аллах призвал ее в рай. Быстро беги, скажи матери, чтобы пошли раскопали.

Женщина, открывшая Жамалудину ворота, возражала:

— Именем аллаха клянусь, с этой черной вестью не пойду к ним! Только сегодня вернулся из армии старший брат Зулхижат. И надо же было с ней этому случиться!

— Родные сами догадываются, что нет ее на этом свете. Не заставляй их еще искать ее… Торопись!

И вскоре из Горчока с зажженными фонарями в руках гурьбою вышли люди.

«Теперь они правды о ней не узнают».

Жамалудин торопился домой. Он теперь думал только о ребенке. Ему казалось, что ребенок упал на пол и замерз. Не закрыв ворота, вихрем ворвался в дом. Мальчик спал, он заплакал, когда Жамалудин склонился над ним.

В беспомощном крике Жамалудину чудилось слова: «Помоги мне! Я остался без матери. Я хочу жить! Я хочу жить!»

Жамалудин взял ребенка на руки, нежно прижал к себе. И вдруг, будто в его груди растаял лед, наслаивающийся там годами, взошла зеленая трава. Дыхание мальчика заставило забыть все тяжелые думы.

Жамалудин запел песню, которую мать пела у колыбели младшего брата: