Родные гнездовья

Художник Александр Александрович Борисов был знаком и Журавскому. Родившись под Котласом, волшебство красок Севера впитал он с материнским молоком. Ловить игру этих красок и укладывать ее на полотно учили его монахи Соловецкого монастыря, а потом уж петербургские академики кисти. Картины Борисова высоко ценились на Западе, и он, в отличие от Писахова, быстро разбогател, купил яхту, построил на Новой Земле дом, собираясь там жить. Однако дом пустовал, и в нем подолгу жили Писахов, Русанов. Внутренние стены дома другой прирожденный художник, ненец Тыко Вылка, борисовскими красками и новоземельскими глинами разрисовал в такие таинственные и неуловимые сюжеты, что ахнул и сам Борисов, наказав Русанову привезти самородка в Петербург, как только закончит он работу в русановских экспедициях. Тут дрогнул даже Сосновский, повелев выделить для обучения Тыко Вылки шестьсот рублей из колонизационного фонда.

* * *

Усть-Цильма и раньше всем селом встречала и провожала редкие печорские пароходы, а прослышав о приезде Андрея Журавского с большой экспедицией, не усидели дома и древние старики и старухи, высыпав всем селом встречать полюбившегося «Журавського», пожалеть его, бедолагу, потерявшего доброго тестя, а с ним, пожалуй, и Веру...

По трапу прибывшего с низовьев «Доброжелателя» первым, как всегда, поднимался пристав Крыков. За ним шла Вера с Костиком на руках. Женя и Соня ждали отца на песчаном берегу, держась за бабушку, все еще именуемую исправничихой, хотя уже два года уездом правил крутой надменный ротмистр Ульяновский.

Вера не кинулась, как в былые годы, на шею Андрея, не стала принародно целовать его, хотя не виделись они больше девяти месяцев, с того самого момента, как уплыл он прошлой осенью в Архангельск и Питер.

— Здравствуй, Вера, здравствуй, мой Костик, — тянул руки к сыну Андрей, — вырос-то как! Скоро пойдешь со мной в экспедицию.

— Нищенствовать, — уколола Вера.

— Зато быть свободным и честным, — не стерпел укола Андрей.

— Здравствуйте, Вера Алексеевна, здравствуйте, здравствуйте, — по очереди подошли к ней и окружили их с Андреем все знакомые петербуржцы. Вера смутилась, отвечала невпопад. Андрей, извинившись, еще только подсознанием ощутив беду, отошел к Калмыкову.

— Разгружать, Семен Никитич, будете только то, что предназначено для Усть-Цильмы, — сказал Журавский Калмыкову. — Вам помогут Артемий Степанович, Никифор, Прыгин, Эрлихман, Мжачих, — перечислял Журавский подходивших к нему с берега и здоровавшихся добровольных сотрудников станции. — Прибывшие со мной свободны до четырех часов пополудни. Полевые отряды отправятся на этом же пароходе завтра в двенадцать часов дня! — громко, чтоб слышали все, закончил Андрей.

— Андрей Владимирович, — обратился к нему Калмыков, представив стоящего в сторонке невысокого плотного человека, — это сотрудник нашей экспедиции Шкапин. Разрешите привлечь к разгрузке?

— Здравствуйте, — поздоровался с ним Журавский, приветливо осмотрев интеллигентного крепыша. — Идите в распоряжение Артемия Степановича...

— Домой поедешь? — перебила его Вера.

— Сейчас, Вера, сейчас. Где Женюра с Соней?

— Вон, из-за бабушки с берега тебя высматривают. Родного отца могут не признать.

— Узнают, Вера, узнают, — заторопился Андрей к дочерям и теще. — Дай мне Костика, — обернулся он к Вере, — тебе с ним трудно по сходням идти.

— Ничего, привычная, — густо покраснев, сказала жена.

— Какая-то ты, Вера, необычная, словно чужая. Соня, Женя, бегите ко мне! — позвал дочерей Журавский.

Дети давно уже ждали этого призывного крика отца и стремглав кинулись к нему. Степенно подошла и Наталья Викентьевна. На зятя она смотрела долго и испытующе, стараясь понять, узнал ли он, догадался ли о Верином постыдном положении? «Сам не слепой, да и люди не безъязыки? Да и Верка — бесстыдница: Костика не отдает, а пузо не прячет, — жгли мысли Наталью Викентьевну. — А куда спрячешь пузо-то, вон оно, а сколько Андрея дома не было, — любая кумушка на пальцах сосчитала. Горе ты, горе материнское, во сто крат ты тяжелее собственного».

— Наталья Викентьевна, — склонился к ней и поцеловал Андрей. — Спасибо вам за дочерей и сына — выглядят они у меня молодцами.

«Догадался, сердечный», — тяжело вздохнула теща.

В четыре часа пополудни во дворе дома Носовых, распахнутом к величавой печорской шири, Журавский открыл собрание членов Печорской естественноисторической станции и участников экспедиции.

Народу собралось много: вместе с рабочими в штат Северо-Печорской экспедиции было зачислено сорок два человека. Пришли на собрание учителя, священник, помощник исправника Серебренников, давно ставший негласным помощником Журавского. Явилось много крестьян, среди них Андрей приметил и тех, кто еще год назад считал картофель бесовским наваждением. Это бесконечно и радовало и волновало Журавского.

— Друзья мои! — начал он. — Прочту я вам строки из постановления совещания ученых. Оно касается всех нас, — поднял над головой книгу Журавский.

Разговоры разом стихли: было любопытно, что́ про их край написали ученые в Питере.