Родные гнездовья

Прослышав в Колве, что в близкой от них Усть-Усе чинит какую-то поломку капитан Бурмантов, плавающий ныне на «Доброжелателе», отряд Журавского, отказавшись от теплого и гостеприимного ночлега, налег на весла. Тяжело груженную лодку гнали субоем — срединным мощным течением, где шуга была реже и не так мешала работе веслами. Только увидев на рассвете бездымный пароход, Журавский, Михаил и рабочие вытерли пот и облегченно вздохнули.

Причалив к борту «Доброжелателя», получив добро Алексея Бурмантова на погрузку, Журавский стал карабкаться по крутому откосу на плато, где темнели исхлестанные дождями и ветрами дома волостного села. Андрей спешил на почту, где должны быть вести из столицы, из Усть-Цильмы от Веры. Надо было сообщить и о себе, об успешном окончании экспедиции. Объяснить причину задержки. На все эти дела капитан дал один час — пока кочегары не поднимут пар в котле.

Скатываясь с откоса вместе с потоками песка к густо дымящему «Доброжелателю», возбужденный Андрей услышал громкий, властный, знакомый голос и сбивчивое объяснение Шпарберга.

«Тафтин!» — кольнуло в груди. Журавский невольно замедлил бег, но встречи с чиновником миновать было нельзя, так как тот стоял на палубе, а Шпарберг, заметив Андрея, призывно замахал ему рукой.

— Пошлину за проезд по тундре с нас требуют, — доложил Михаил начальнику экспедиции. — Требуют предоставить весь груз к досмотру, — кивнул Михаил на Тафтина и его спутника — красивого высоченного мужчину с курчавой русой бородкой.

«Ефрем Кириллов, — узнал Андрей молодого наставника-старообрядца из Великопожненской обители. — Он-то зачем здесь? Почему именно с Тафтиным?.. Опять, как тогда в Усть-Цильме, обыск, задержка... Ну, нет!» — твердо решил Журавский, гордо подняв голову.

— Старый прием поборов «царя самоедов» господина Тафтина! — произнес с вызовом Журавский и поразился действию своих слов. Он готовился к длительной схватке, так как знал со слов казначея Нечаева и своего тестя, что Тафтин, пользуясь давними связями с шефом жандармов полковником Чаловым, теперь безраздельно властвует в уезде. А тут от слов Журавского он как-то разом обмяк и замолчал. Медленно переступая ногами, как волк, всем корпусом чиновник повернулся к Журавскому и минуту стоял в замешательстве, борясь с собой.

— Предъявить документы или поверите на слово, что это научная, а не торговая оказия? — громко спросил его Журавский.

— Господин Журавский, я искренне прошу извинения за все неприятности, причиненные мной по долгу службы, — с большим трудом выдавливал из себя слова Тафтин, — и прошу в будущем считать меня вашим помощником и слугой...

— А я вас прошу об одном: покинуть судно и не мешать погрузке научных материалов, — воспользовался Журавский его замешательством.

— Еще раз прошу прощения, — поклонился им Тафтин. — Ефрем Иванович, — окликнул он товарища, — идемте.

Ефрем Иванович, заметно прихрамывая, стал спускаться по трапу вслед за Тафтиным.

Шпарберг, удивленный внезапной сменой гнева на милость, долго смотрел в спины чиновника и его спутника.

— Сник, как от ушата холодной воды. Вот что значит быть зятем исправника, — пошутил он.

— Не боится он исправника и его нищего зятя, — невесело усмехнулся Журавский. — Тут подействовало что-то другое. Он вздрогнул, смешался, когда я назвал его «царем самоедов». Но так зовут его самоеды. Тут что-то кроется, Михаил.

— Будем считать очередной загадкой тундры, — махнул рукой Шпарберг. — Ты знаешь, какой сегодня день?

— Нет... Забыл... — растерялся Андрей от неожиданного вопроса. — Ей-богу, забыл. Кажись, среда...

— Сегодня двадцать второе сентября и моему брату Андрею Журавскому в день окончания грандиозной экспедиции исполнилось двадцать три года, — торжественно произнес Шпарберг. — Вот какой сегодня день!

Глава 8 НАУЧНЫЙ ФОРПОСТ

Год 1905‑й. С огромных полярных просторов скатывалась на Россию зима 1905 года. Скатывалась мрачно, неуютно, тревожно: вместо снежной белизны низкие давящие тучи сыпали и сыпали хлюпающую стылую мокрядь на Архангельск, на Вологду, на Москву, на Питер, топя в грязи и веси, и грады, и все то, что еще оставалось чистым в России.

Петербург Журавские и Шпарберг нашли, как пчелиный улей в омшаннике, окутанным мраком, но злобно гудящим. Царский манифест от 17 октября не умиротворил Россию.

И университет, и Институт инженеров путей сообщения были еще закрыты, но ходили слухи, что со дня на день они — как только полиция и жандармерия просеет студентов — откроют свои двери. Журавский торопился: надо было использовать свободных от занятий Шпарберга и Григорьева для разбора печорских коллекций; классификации ждали пятнадцать тысяч жуков, бабочек, червей, собранных по всему Печорскому краю, ждали чистовой обработки карты, схемы.

Андрей, наскоро устроив Веру с Женюркой в старой квартире, с головой окунулся в любимое дело, просиживая до полуночи то в Зоологическом музее, то в лаборатории Геологического комитета.