Читаем Родом из Переделкино полностью

Родом из Переделкино

Матерь Владимирская, единственная,первой молитвой – молитвой последнею –я умоляю –стань нашей посредницей.Неумолимы зрачки ее льдистые.Я не кощунствую – просто нет силы,жизнь забери и успехи минутные,наихрустальнейший голос в России —мне ни к чему это!Видишь – лежу – почернел, как кикимора.Все безысходно...Осталось одно лишь —Грохнись ей в ноги,Матерь Владимирская,Может, умолишь,может, умолишь...

Такая молитва не может остаться без ответа. Им было на роду написано – быть вместе. Зоя всегда была женщиной его судьбы, без нее он не мог существовать, без нее он не мог писать стихи.

* * *

Бывают какие-то детали, два-три штриха – и перед тобой всплывает целая картина прошлого, которое, оказывается, не кануло в небытие, а просто до поры до времени дремало там под спудом. Вот так и я – увидела стопку детских игр своего внука на столе и вспомнила, как это было когда-то.

Однажды мы пересеклись с Богуславской и Вознесенским на каникулах в Дубне. У Андрея было выступление в Доме ученых – толпы жаждущих на него попасть атакуют ампирный особняк, бешеный успех, все мечтали затащить их в гости, в ресторан, на прием. Но напрасно. Они скрывались в гостинице и только изредка вылезали из своего номера. Как-то я столкнулась с Зоей в коридоре. Зоя тащила целый ворох коробок с детскими играми – лото, домино, «морской бой» и что-то еще в том же роде.

– Зоя, для чего это тебе?

– А мы с Андрюшей в это играем!

Бог ты мой, меня это признание просто поразило. Нет, им действительно никто не был нужен, нужно было только быть друг с другом, но при этом почему бы не сыграть в лото?!

У Зои тогда были небольшие проблемы со здоровьем. Она отшучивалась, но Андрей беспокоился ужасно. Всматривался в нее испытующим взглядом, как будто бы стараясь просветить ее насквозь и узнать, что там у нее внутри. И беспрерывно донимал ее вопросами:

– Ну, как ты?! Болит? Нет, я вижу, что она больна... Таня, скажи ей, пусть сходит к врачу... Таня, скажи ей, что надо провериться... Она слишком много работает. Вообще, прозаику гораздо тяжелее приходится, чем поэту... – и он вглядывался в нее своими пронзительно голубыми глазами с надеждой и мольбой.

На даче у Зои картины Шагала соседствуют с незатейливым уютом. Кошка в лукошке, домашние тапочки, а в кухне на стене над столом кнопками прикреплена вырезка из только что вышедшей газеты с подборкой стихов Вознесенского.

– Никто не умеет так писать о любви, как мой мальчишечка! – говорит она подругам, сияя неподдельным счастьем избранницы фортуны.

Часто на пляже где-нибудь в Пицунде, Коктебеле или Дубултах мой муж, Юрий Каган, оказывался в центре внимания полуодетого кружка литераторов – тогда было такое время любознательных. И вот этим любознательным лирикам интересно было послушать знакомого физика – ученика Ландау, участника атомного проекта, сотрудника Курчатовского института. Он, вероятно, мог рассказать им что-то новое, находящееся там, за семью печатями человеческого познания. Это были благословенные 60-ые всеобщего объединения, годы озарений в науке, в поэзии, в общественном сознании. Мы потом со многими дружили из той блестящей плеяды поэтов и писателей – с Изольдом Зверевым, Анатолием Аграновским, Юлиу Эдлисом, Григорием Баклановым, Львом Устиновым, Максом Бременером, Авениром Заком, Исааем Кузнецовым, Григорием Поженяном, Эдуардом Радзинским.

Однажды провели целый вечер и даже часть ночи с Евгением Евтушенко и его тогдашней женой Галей. В Большом зале Консерватории было первое исполнение симфонии Шостаковича на стихи Евтушенко «Бабий Яр» – выше я уже писала об этом. Дирижировал Кирилл Кондрашин – от него мы и получили приглашение. Концерт был триумфальный. Море цветов, нескончаемые овации. Зал стоя аплодировал гениальному композитору, потрясающему дирижеру и поэту, совершившему гражданский подвиг, увековечив память о безвинных жертвах геноцида. О боже, сколько в истории нашей этих безвинных жертв! Темным-темно в ней от этих теней...

Разойтись после пережитого потрясения было невозможно, и Кондрашины пригласили всех нас в гости. Д.Д. Шостакович был замкнут и молчалив, а Евгений Евтушенко расспрашивал Юру о физике, науке, людях и в конце концов спросил:

– Юра, на какое место вы ставите себя в иерархии физиков?

– Ну, так это трудно сказать, вокруг столько талантов, – ответил Юра, тогда он был членкором РАН, и задал Евтушенко встречный вопрос:

– А вы себя в иерархии поэтов?

– На первое! – без всяких колебаний ответил Евтушенко. – А вы считаете, что первый – Вознесенский?!