Родом из шестидесятых

– А вот балкончик. Их у меня два. Хороши виды? Москва-река. У меня всегда прохлада. О, белый пароход! Иногда часами сижу и наблюдаю. Там – Кремль. А там – гостиница «Украина», ресторанчик. А вон – Тарас Шевченко. Дальше – Кутузовский. А вот, внизу – родимая милиция, меня бережет. Коляску видишь? Голубчика везут, тут рядом с вокзала, пьяненьких много. Сейчас за белы ручки возьмут, если сам не встанет. О, сидит на земле и не ложится. Значит, сейчас встанет. Ага, взяли!.. Да, ширь какая… На праздники – салют во все небо! Тут же, рядом, из Кремля.

Он отвалился от балкона.

– Доволен, говоришь? В общем, да. Только иногда нервы, подымаются внутри: ребята мои учатся не очень. Старший институт кончает, а младший – школу. Боюсь, не поступит в институт. Хотел в танковое, но – что жизнь ломать? Переговорил сначала с дружком военным, и отказался.

Вошли в комнаты.

– Тут вот проезд метро устроили, шум. Но скоро колпаком покроют. Я брал квартиру, не думал, что тут будет метро.

Да, мог бы лучше отхватить. Я ж фигурой был, пятьсот в месяц получал. Начальником суворовского училища. Всю жизнь на «Волге» ездил. Но продал, стал мало получать.

Показал пачку удостоверений.

– Вот посмотри. Пригласительный билет в Колонный зал. Да-а, сколько по этому Кремлю ходил. Учти, тогда, когда простого смертного не пускали Мои суворовцы всегда открывали парад, так я там… Был на обеде в Георгиевском зале. В нише сидел, а напротив – Сталин. Я – за Стахановым, он длинный такой, а жена маленькая, сухонькая… Потом в другой зал поменьше оттеснили, а потом – мы ж человечки – совсем попросили. Некоторые министры напились – смотреть противно. Как могли? Еле волочил ноги, выходя из зала. А назад уже не пускали. Правда, с мандатом делегата везде зеленая улица. И обмывали, и отвозили домой. Я сейчас…

– Бу-бу-бу ( вдругой комнате).

Он вытащил еще один пригласительный билет, на всероссийскую партконференцию.

– Помню, партконференция была, Никита привел Его. Сталин был – да-а… Увидел – у меня прямо мороз по коже, волнами. А Никита на сапоги ему смотрел только, извивался у ног, преданно глянув, осклабливался. А тот прямо: "Никита Сергеевич пр-ы-гласил к вам, сказать рэчь. А чтоб сказать, надо знать, о чем говорить". И понес – об обязанности депутата, и так понес! В газете его речь – слово в слово. Это же не речь, а целая программа! А он без бумажки рубил!

Он махнул рукой.

– А что с Хрущевым? Известный юморист эпохи Аркадия Райкина – соединил ванну с санузлом, выдал замуж Терешкову и опробовал крепость советской обуви в ООН. Но не успел соединить пол с потолком, разделить МПС на «туда» и «обратно», Минлеспром на «елки» и «палки». Безграмотный, свинья. Был на съезде учителей: «Меня, простого шахтера, воспитала учительница. Ей бы в президиуме сидеть. А ее нет, где она? Ведь она воспитала такого, как я». Мне так было стыдно! Я руками закрылся. И остальные тоже. Так газеты на следующий день не вышли, думали, как речь напечатать, чтобы без хамства.

За обедом он вздыхал.

– Я всю жизнь трудился. Уж и работал – с утра до ночи. Все трудом далось. И никого не боялся, в глаза не смотрел. Потому что чувствовал за спиной – не в чем упрекнуть, работал по-настоящему, и прав. Многие недолюбливают за прямоту.

На балконе выпили кофе с коньяком, и я стал прощаться.

Он бубнил:

– Меня окружают умные люди, так и говорю приятелю, генералу. А он: «Брось ты…» Да, да, шеф… очень он… того… Главное, коллектив.

Внизу по набережной толпы.

– Видишь, гуляй по набережной, у парков. Очень хорошее место.

12

Управление экспертиз усиливало контроль за отделениями в регионах. Я улетел с радостью, в Одесское отделение, подальше от своей горечи, вместе с начальником отдела Игорьком, одутловатым, средних лет, с которым мы часто гуляли в обеденный перерыв у Кремля.

И сразу окунулись в народ. В купе беседуют люди с узлами и чемоданами. Какая-то бабка шамкает беззубым ртом:

– Терентий! Ты что ж, селедку ешь?

– Ем.

– Головку – не бросай, я посо-су-у.

– Ты, бабка, купила бы целую.

– Нету денег-то…

Две тетки беседуют:

– Ты где ж, Тамарк, мужа такого подцепила? Сам примус ставить, сам жарить-печеть…

– Ой, Тамарк, какой у меня парень был, Ванька-то! Рожа белая, как у Репина, зубы то все золотые.

– Так он коммунист-то. А-а, коммунист. А человек хоро-о-ший.

Вдруг – в проходе лицо жены, Кати.

– Ты чего пришла? А с кем Света?

На ее лице недоумение. Мы вышли в тамбур. Катя потерянно:

– Из магазина, решила забежать на вокзал. Еле успела. У Светки температура… Я тогда пойду.

– Ну, иди, простудишься.

И поцеловал в щеку.

– Ну, уж, – отвернулась она. – Как будто на самом деле любишь.

В окно вагона увидел ее спину, и стало больно. Выгнал… а ведь она спешила…

Я улыбаюсь соседям по купе, и больно от мысли, чтó она подумала. Выгнал, и сиротливо пошла к больной дочке…

Игорек удивился:

– Это твоя жена? Несусветная красавица.

Чего это он, полизывается, бегает глазами?

И говорю с мужиком в вислоухой шапке:

– Неужели за продажу рыбы – пять лет?