Была в Ленинской библиотеке, прочла «Федру» Расина и «Фиесту» Хемингуэя…
…Ну, сегодня был Сергей Аполлинариевич и Тамара Федоровна и еще гости у нас на мастерстве. Сидели с нашим отрывком… Я открыла, что я совершеннейшая дура и глупею с каждым днем. Дело в том, что у меня мысли не по существу работают. Как-то я вместо того, чтобы логически рассуждать и правильно ответить на вопрос, думаю, и вернее, не думаю, а как-то так вегетативной нервной системой ощущаю, как это будет выглядеть, если я так скажу, и в результате… сказать ничего не могу. Это меня пугает. Потом, у меня совсем нет памяти, страшно рассеяна. Дать характеристики образа я не могу, вернее, не могу рассказать что-то о нем, выразить это словами, и, конечно, пойдет исполнение не по той линии. Мне уж и Сергей Аполлинариевич об этом говорил. Прямо ужас! Трудно все-таки очень работать, а особенно по Толстому (это я о «Казаках»)…
А все-таки Сергей Аполлинариевич такую говорит правду. Он так много наговорит за урок, что просто не запомнишь всего (тем более с моей дурацкой головой).
Фильмов видела за это время очень много, были и хорошие и плохие, но особенно говорить не о чем. Поражают техникой и игрой (правда, это обманчиво, часто игра заурядная, но кажется очень хорошей)…
…Только что кончилось мастерство, вернее, беседа с Сергеем Аполлинариевичем. Говорили о Толстом, о работе. Он считает, что если соединить толстовскую прозу, суриковские картины и музыку Чайковского, то это смотрели бы и слушали с одинаковым интересом и старик, и маленький, и дворник, и профессор. Он прав, ведь если человек пишет или играет, а это нравится только интеллигенции, а крестьянин ничего не поймет, если даже это великохудожественное произведение, то не к этому должны мы стремиться. Перешагнув, конечно, через это, так как дай бог, чтобы все, что пишется, действовало хотя бы на кого-нибудь. И вот программой должен быть Л. Толстой, много «толстовского» есть и у Лермонтова в прозе. И у Чехова (в большей степени). Ведь Толстой принимал из современников почти только Чехова и даже говорил, что «о ком сейчас писать критикам, разве только обо мне да о Чехове»!..
Год новый, год победный
…Через полчаса Новый год! Что-то готовит нам 1945 год?!
Я сижу в нашей комнате, убранной, чистой, теплой, светлой, в углу стоит елка. Пишу на столе, по-праздничному накрытом. Встречает все общежитие по комнатам. Значит, нас четверо. А елка! Вот потеха. Сегодня ночью на Лосиновскую улицу выползли с топором за плечами три тени и направились в лесок. Там, при очень напряженной и таинственной обстановке, елка была приобретена. Сейчас зашел Женя (Олесин муж) и сказал, что через десять минут!!!
…За эту неделю ничего интересного не произошло. Читала «Эмилию Галотти» Лессинга, «Алые паруса» Грина, кое-что Куприна, Чехова и сейчас читаю «Человек, который смеется» Гюго. Все нормально, идут занятия, а с двадцать седьмого уже… сессия!
Вчера получила в магазине четыре килограмма картошки и даже копченого мяса, правда, триста граммов, но я делаю очень вкусный тушеный картофель с лавровым листом. И я имею каждый день обед УДП (усиленное дополнительное питание) и завтра получу лапшу и жиры. Вот!..
Иногда у меня бывают такие минуты, что думаю – не зря ли пошла во ВГИК, а не куда-нибудь в театральную студию, а потом сама же себе и говорю, что и мысли такой не должно быть. Ведь и в любом театре пройти и занять должное место очень трудно, а еще к тому же все театральные студии и институты настолько сейчас измельчали в творческом отношении (сейчас поднялся дикий вой и визг – дали свет, а то сидели с лампой), то есть идут все по протоптанной когда-то уже дорожке Станиславским и боятся, что ли, другого, да если бы и Станиславского систему применяли где нужно, а то считают, что системой актера можно сделать. Нет. Всему и всегда нужны три условия материализма: обстоятельства, время и место… из слов Коклена: «Каждый актер должен быть сам своим учителем». Это, конечно, не исключает того, что кто-то руководить им должен, и вот я считаю, что идейного руководителя лучше Сергея Аполлинариевича не найти нигде в театре, да и не надо. Я сегодня распечатывала Ваши письма, а Олеся увидела эту бумажку и говорит, что у Жени такая же, а Женя, как всегда, сделал умное лицо (мы ехали втроем на репетицию, мы, впрочем, всегда вместе). А ведь у Жени папа тоже писатель, они живут в Алма-Ате, его фамилия и имя Сафаргалий Бегалин, а Женю правильно зовут Мажит, а у Олеси сейчас мама в Латвии, так как отец при госпитале, а госпиталь там. Посылаю в этом письме две фотографии, снимали ребята – операторы первого курса. Только бы не потерялись, а цензура ведь пропустит, в моей физиономии ничего нет такого, что вызывало бы сомнения политического или какого там еще характера в военное время?!