Родовое проклятие

– Кстати, дочура, – отец озаботился, – ты тут одна не ходи никуда. Тут не принято, чтобы женщина одна, без мужа, или мужчины…

Мама ушла спать, а мы с отцом еще долго сидели за нашим экзотическим столом, похожим на строительные козлы и пили крепчайший в мире напиток, с французским названием. Отец шутил и напевал какой-то шансон, подражая Шарлю Азнавуру.

– Помнишь язык? – спросила я.

– Почти все забыл, нет практики. Теперь буду армянский учить. – Он развел руками. – Ну, как? Нравиться тебе здесь?

Я смотрела на него и видела, что ему очень нравиться; и поэтому должно нравиться нам – его близким.

– По первым ощущениям очень похоже на Алжир. – Мне хотелось одобрения; но для него не существовало прошлого:

– Совсем не похоже! Ерунда! Ты на это все внимания не обращай, это временно. Здесь знаешь, какие перспективы!

Утром я обнаружила в квартире лоджию, куда и бегала потихоньку, курить. На лоджии я приседала на корточки, чтобы не было видно с улицы. Я сделала несколько коротких затяжек, затушила окурок и затолкала в угол, не бросать же вниз, на головы людей.

Наша квартира была на втором этаже, а внизу, на первом располагался магазин. Я поднялась с корточек и выглянула. Под магазином собралось человек тридцать мужчин всех возрастов, они стояли маленькими группками, по несколько человек, изредка негромко переговаривались, и почти все курили. Дымки от сигарет не рассеивались в морозном воздухе, а зависали тонкими струйками, словно замерзали. Быстрые взгляды и все. «Наверное, ждут открытия, – подумала я»; почувствовала, как мороз пробрался под мой халат, и щиплет голые ноги, поежилась и вернулась в комнату.

За нами приехал высокий худой армянин. Отец подрядил его возить нас по магазинам. Армянин называл себя «потомственным греком» и очень серьезно относился к своим обязанностям. Он нас сопровождал.

Одевать меня пришлось полностью: от сапог до шапки; для этой цели мы посетили Ереван, Раздан, а так же все поселочки, которые встречались нам по дороге. Выяснилось, что у Георгия, так звали нашего грека, везде есть связи и многочисленные родственники, буквально во всех попадавшихся нам магазинчиках и кафе.

В Армении работают мужчины.

Мужчины приносили коробки и свертки; усаживали, ухаживали, спорили с мамой, ловили выражение моего лица и снова уносили и приносили. А над всем этим застывший молчаливый Георгий, как скала. Он подгонял машину к самому входу в магазин, первым выходил из нее и распахивал двери перед нами, ждал, пока мы проскользнем внутрь. Походил он при этом на нахохлившегося орла.

– Мам, чего он так за нами сморит? – Ереван все-таки столица, с претензией на Европейскую, – Посмотри, женщины спокойно ходят, как и везде.

– Да я и сама мучаюсь. Это из-за тебя, конечно. Тут истории всякие рассказывают, про то, как девок русских воруют. Врут, естественно. Сами эти девки и виноваты; такие есть дуры! – мама была категорична.

– Слушай, – не унималась я, – не могу отделаться от ощущения, что мы снова в Алжире. Помнишь, шофера, что возил нас в Оран, в школу? Он ведь тоже нас сопровождал.

Мама удивленно посмотрела на меня и закивала.

– У тебя тоже? А у меня с самого начала, как приехали; не могу отделаться от мысли, что это со мной уже было. Папуле сказала, он смеется, он же у нас мечтатель, в облаках витает.

За окнами машины плыла улица Комитаса.

Ереван был строгим, серовато-розовым: цвет туфа, камня из которого выстроено большинство домов.

Алжир вспоминался жарко-белым, по-восточному роскошным и нищим одновременно. Нет, не похожи.

Мы продолжили сравнивать арабского шофера с Георгием.

– Он по-русски не говорил, – смеялась мама.

Георгий стал оборачиваться на наш смех.

Через некоторое время наш грек расслабился, начал улыбаться и даже пригласил нас в кофейню.

Вошли и сразу утонули в аромате свежепрожаренных кофейных зерен; мы уселись за круглый белый столик и с нетерпением стали ожидать, когда же наши порции кофе будут готовы.

Георгий направился к стойке бара.

Кофе здесь готовят не как-нибудь, а каждую порцию в турке на одну чашку. У бармена за спиной горит настоящий очаг, у очага жаровня, металлические подносы с песком, на очаге – чайник, чтобы всегда была горячая вода. Кофе размалывается вручную, затем засыпается в турки, вместе с сахаром, заливается кипятком, и вот, неуловимые руки бармена гоняют крохотные серебряные емкости, до тех пор, пока шапки пены не покроют черную жидкость.

Во время процесса наш грек и бармен вели неторопливую беседу. Мы наблюдали за ними и вспоминали арабскую кофейню, куда нас привозил алжирский шофер. Там тоже все было ослепительно белым, кроме чернейшего кофе, в белых же чашках. В кофейню можно ходить только мужчинам. Для нас сделали исключение, как для иностранцев. Но это еще не все: Леон, так звали шофера, шепнул кое-кому, что моя мать – его русская жена! Мы пили кофе в гробовом молчании. Мужчины оценивали выбор соотечественника. Неподвижные лица, застывшие позы. Леон потом всю дорогу в машине подсмеивался над тем, насколько он ошеломил своим заявлением завсегдатаев кофейни.