Родовое проклятие

Засим последовала уже известная мне процедура со стулом и молитвой на куске картона. Только я почему-то напрочь забыла о своем скепсисе, потому что начала рыдать в голос и никак не могла остановить слезы, мешающие видеть неровные строчки, написанные от руки, буквы плыли, картон дрожал в непослушных руках.

– Ничего! – восклицала Раиса, крепко вцепившись в мои плечи, одновременно она выкрикивала слова молитвы, отрыгивалась и подбадривала меня, заставляя иногда между всхлипами произносить окончания некоторых слов. Я старалась.

Наконец, Раиса подняла меня, встряхнула основательно, потом заставила лечь на диван и принялась массировать позвоночник. Я не сопротивлялась, а потому как-то пропустила момент, когда целительница крутила и хрустела моей головой.

Когда все закончилось, она совершенно добрым голосом сказала:

– Да, много на тебе было! Я уж думала, не справлюсь. Но теперь все позади. Я даже глазки твои исправила, посмотри!

Она вывела меня в коридор, к большому зеркалу и заставила смотреться. Я смотрелась, но видела себя, как в тумане. А еще я видела, там, под зеркалом – ваза, а в ней – деньги, много бумажных денег; их, видимо, оставляли посетители.

Тогда деньги совсем дешевые были, и у меня как раз этих самых бумажек было две – по тысяче каждая. Этого хватило бы на проезд до дома и на буханку хлеба. Больше ничего не было, а потому меня страшно мучил вопрос: положить ли эти деньги в вазу, или нет. С одной стороны – сумма была настолько ничтожной, что я стыдилась ее; с другой – не положить, значит, не отблагодарить никак целительницу; с третьей – мне самой позарез нужны были эти несчастные две тысячи.

Как-то так, покрутившись в коридоре, я все же выскользнула на улицу, продолжая страдать от своей несостоятельности. Я чувствовала себя мелким воришкой, которому удалось улизнуть с места преступления, но не от угрызений совести.

В конце концов, решила я, заработаю и отдам. Вышлю переводом и всякими словами благодарности. С этими спасительными мыслями я и уселась в автобус. И он тронулся, запылил по жаркой августовской улице.

Я так и не отблагодарила Раису.

Этот долг, как и множество других неоплаченных, остался на моей совести.

31

Вечером позвонил сбежавший Сергей и сказал, что любит меня.

Терять нечего было; те жалкие пожитки, что я вывезла от Валерки, перекочевали к Валентине. Сама же я, побросав в старый, еще алжирский чемодан кое-какое тряпье, храбро села в московский поезд.

Мы были счастливы, потому что каждый день устраивали маленькие праздники: мы гуляли по Ботаническому саду, исследовали Царицынские развалины, спорили о том, на какой скамейке сидели Воланд и Берлиоз на Патриарших…

Мы были счастливы. Не смотря на то, что жили в маленькой квартирке, где помимо нас обиталось еще человек пять таких же веселых и неприкаянных бедолаг, перебивавшихся первое время пением в электричках. По утрам каждому из нас доставался жетон метро и честно поделенные сигареты. Мы были счастливы, потому что вечером все равно находились деньги на несколько пакетиков китайской лапши, а наши сердобольные московские друзья приволокли мешок картошки и собрали для нас по знакомым одежду и посуду.

Мы шумно отмечали дни наших рождений, ухитряясь дарить друг другу шикарные подарки…

Как-то нашлась работа: я продавала крем для обуви – двадцать долларов баночка. Сергей подрабатывал то на ремонтах квартир, то коробейником в канадских компаниях. Нам даже удалось снять отдельную квартиру…

И было так легко и весело, и жизнь казалась широким шоссе с множеством зеленых светофоров.

Хотелось взобраться на высокую гору и кричать, набрав побольше воздуха: все возможно!

Господи, я любила жизнь неистово, жадно, с восторгом, разрешенным только невинным детям… Разве, это так уж плохо?

Мир изменился не вдруг. Словно повернулась некая гигантская шестерня во вселенском механизме и вспыхнула, затухшая было, война…

… вышла из машины, остановившейся посреди дороги. Стояла и смотрела вперед, где над домами взмыли две гигантские башни.

– Что мы здесь делаем? – спросила человека с кинокамерой, появившегося из микроавтобуса, на котором приехала и я.

– Сейчас снимать будем, – ответил он.

– Что тут снимать?

– Сейчас, сейчас, – приговаривал он, настраивая камеру.

– Погоди, что здесь происхо… О, нет!

Башня, та что слева, вдруг осела бесшумно, закутавшись плотным облаком пыли.

Я закричала, захлебнулась слезами.

– Что же ты стоишь! – крикнула оператору. Надо предупредить!

– Сейчас, сейчас… – он продолжал снимать. А я бросилась вперед, туда, где вот-вот должно было случиться… Я откуда-то знала об этом.

Оператор схватил меня за локоть, остановил рывком, потянул за собой, назад, в автобус. А за нашими спинами уже рушилась вторая башня.

– Что же ты делаешь! Гад! Ведь мы же могли предупредить!

– Успокойся, – просил он, заталкивая меня в автобус, – поверь, мы ничего не могли сделать…