Родовое проклятие

– Я изменилась? – беспокоится Люба.

– Похудела, – отвечаю и попадаю в точку. Это комплимент.

– Спасибо, что приехали, девочки! – я ставлю себя с ними в один возрастной ряд, это должно сплотить нас окончательно. Я снова угадала… Как зовут вторую, не знаю. Кажется, Алла.

Мне надо пересилить себя и войти. Этот дом переживает вторые похороны. Тогда, 14 лет назад, все было так же, но, по – другому. Тогда умер дедушка. Был август, жарко. Я сидела над его телом и отмахивала веткой мух. Я никак не могла понять, почему он лежит в этом дурацком ящике; и он, уже вроде бы не он. Бабушка ходила по дому, как сомнамбула, ее поили «седуксеном». И эти закрытые тряпками зеркала…

33

Эмалированная выварка с брагой стояла на лежанке и испускала ни с чем не сравнимый сладковато-тошнотный запах гниющих фруктов. Шапка пены покрывала содержимое выварки, и эта пена жила своей особенной жизнью, она бродила, пенилась и издавала вздыхающие звуки. Она действительно дышала, пыхтела, как какое-нибудь большое, но ленивое животное. Этот запах, эта скрытая жизнь приманивали больших жирных мух. Мухи медленно подлетали к бражному озеру и падали в него, как подстреленные. Плюх – муха ползет по возбужденной пене, не погружаясь, она насыщается и так же медленно, тяжело отрываясь, взлетает с низким жужжанием.

Медленным мухам везло. А вот быстрые, худые новички бросались в выварку с голодным отчаянием и тонули в ней бесславно: пена издавала едва слышный «чавк» и поглощала неосторожную воришку, чтобы потом, там, в своем ненасытном нутре переварить ее, сделать частью себя.

По утрам, перед обедом и на сон грядущий Авдотья зачерпывала брагу эмалированной кружкой и пила, как компот. Григорий предпочитал самогон. Когда-то Григорий своими руками собрал первый в их доме радиоприемник, потом телевизор, наверное первый на всей улице, а теперь, немного поколдовав над несложной конструкцией из ведер, он создал некое подобие самогонного аппарата, в котором выпаривал из браги мутноватую жидкость с резким сивушным запахом. Крепость у напитка была подходящая, во всяком случае самого Григория устраивала. Устраивала она и приезжающих дочерей. Правда, чтобы получить стакан самогона приходилось ждать, а бражка – она всегда была под рукой.

Валентина, как и Авдотья, встав утром, первым делом зачерпывала себе бражки, выпивала большими глотками и крякала, выражая удовольствие. Жене вообще было все равно что пить, лишь бы процесс не прерывался. Она лежала целыми днями на кровати у лежанки и, пока могла вставать, черпала и черпала бражку…

Старики все время ходили под хмельком, это их развлекало.

Авдотья призналась дочерям, что «отец, мол, боится смерти, говорит, что там, – она указывала почему-то на потолок, – нет ничего, и все мы просто сгнием…».

Их заложил кто-то из соседей, как раз в самый разгар битвы «за трезвый образ жизни».

В дом пришли суровые дядьки и тети, возглавляемые участковым. Испугавшиеся старики показали выварку. Этого оказалось мало, искали аппарат. Участковый поднимался на чердак, заглядывал в сарай, поднимал крышку погреба и требовал, чтоб признались и предъявили. Григорий, путаясь в объяснениях, показал, как он в одно ведро ставил другое, куда наливал бражку и как она, выпариваясь, оседала уже в виде самогона и стекала в подставленный стакан. Участковый, видимо намеревавшийся прикрыть притон самогоноварения, заметно расстроился. Протокол составили по всей форме. Знаменитую выварку Авдотья и Григорий под осуждающими взглядами представителей власти, вынесли в огород и выплеснули содержимое в канавку у нужника.

Через несколько дней стариков судили, то, что называется гражданским судом. Представители власти изо всех сил изобличали престарелую чету, распекали за злоупотребление и производство. Старики стояли перед собравшимися соседями. Те смущенно-радостно молчали: с одной стороны – все гонят; а с другой – хорошо что досталось наконец-то этому зазнайке Григорию, уж больно спесив соседушка!

Дед стал сдавать именно после этого случая. Его самолюбие сильно пострадало, да и привык он к выпивке…

Он еще как-то держался. Хорохорился, писал длинные объяснительные письма в разные инстанции, все пытался оправдаться.

– У меня кислотность, – говорил он домашним, складывая очередное письмо и заклеивая конверт. – Мы еще посмотрим…

Но ответы не приходили, сама история забылась, и не кому стало объяснять и объясняться. Григорий, казалось, тоже забыл. Тем более, что Авдотья вновь водворила заветную выварку на прежнее место и заполнила ее прокисшим вареньем, лежалыми яблоками, сахаром; доливала туда, время от времени покупной яблочный, или какой попадется сок из трехлитровых банок, свернувшееся молоко, остатки чайной заварки, да мало ли что добавляла в выварку находчивая Авдотья…