«Родственные души» и другие рассказы

Ужин мужу на стол. Перевернуть бабушку, принести ей напиться. Принести дрова. Поставить тесто. Почистить картошку. Подоить корову. Убрать в конюшне. Затопить баню. Помыть детей. Рассказать им сказку. Сходить с ними в церковь. Вскопать огород. Обед на стол. Какой сегодня день? Весна, лето, осень, зима...

Радость — Надюшка в школу пошла. Скорбь — Феденька тяжело заболел.

В скорби и радости — с молитвой:

— Боже, милостив буди мне, грешной... Спаси, сохрани и помилуй Михаила, болящего отрока Феодора, отроковиц Надежду, Татьяну, тяжкоболящую Анисью...

— Мама, а в школе говорят: религия — дурман! Никто не верит в твою религию: ни наша классная, на пионервожатая, ни директор — никто! Говорят: только отсталые люди верят, потому что они необразованные! Вот у Катьки мама инженер — у них в доме никаких икон нет! Мам, а у тебя сколько классов образования?

Метут снега, звенит капель, яблони набирают цвет. Зорька радуется молодой травке, детишки пьют парное молоко. Все вместе собирают душистые яблоки. Острый запах прелой осенней листвы, пронзительный крик одинокой птицы. И снова вьюга да поземка...

Бабушка Анисья — только на фото в старинном плюшевом альбоме. Давно схоронили добрую старушку. Рядом в альбоме еще фотографии: Надя с мужем, Таня с мужем, Феденька в армии, Феденька с невестой Тамарой.

Дети взрослеют, вот и внуки уже пошли. Снега и капель, летний зной и золотой листопад. Вместо старой коровы молодая — тоже Зорька. Заботы в огороде, помощь внукам. Милый родной храм...

Ноги бабки Ульяны не спешат — осторожно нащупывают коварные ступеньки лесенки: в семьдесят лет осторожность не помешает. Снежный вихрь влетает в дом вместе с мрачным хозяином. Михаил вдруг заговаривает с женой — диво дивное...

— Готовься к переезду. Федор с Томой переезжают в Подмосковье, к ней на родину. Хотят, чтобы мы дом продали и с ними поехали. Чтобы им денег хватило купить новое жилье...

— А как же сад-огород? Яблоньки? Смородина? А Зорька как же?

— Вот дура-баба, ты что — корову с собой потащишь? Иконы твои тоже не повезем... Я сказал — нет!

На новом месте жизнь изменилась — совсем изменилась. В новом доме Ульяне не нужно готовить, нет любимых икон, лампадки, нет Зорьки. В новой жизни нет церкви. Может, и есть где-то далеко — а где, она не знает. Невестка Тамара вежлива, холодна, и бабка Ульяна чувствует, как сильно она мешает новой хозяйке дома.

— Мама, вы хоть под ногами не путайтесь, идите к себе.

— Тома, мамку не обижай!

— Да я ее не обижаю, пусть лежит себе — отдыхает! Ей уж за семьдесят! Что ей еще в ее возрасте делать — отдыхать...

Бабка Ульяна не верит: она что — уже старая? Как быстро жизнь промелькнула... А ей все кажется: такая же, как раньше. Душа-то — она не старится. Душа у нее все та же, что была у юной Ульянки с тугой толстой косой и резвыми ножками. Тело только подводит. Оболочка земная. Хочется, как раньше, побежать — а ноги еле ковыляют. Хочется полюбоваться закатом, а глаза не видят — в зоркие глазоньки словно песок насыпали. Комнату ей невестка выделила — закуток темный, без света, без окна: шкаф и кровать. Плохо жить в комнате без окна — как в тюрьме. Невестка утешает:

— А зачем вам, мама, окошко — вы все равно видите плохо!

Бабка Ульяна выходит тихонько во двор, садится на скамейку. Чужая скамейка, чужой дом, чужой сад. От своей жизни осталась только книга заветная — Псалтирь. Невестка удивляется:

— Смотрите, мать на зрение жалуется — а читает, как молоденькая!

— Томочка, мамка эту книжку наизусть знает просто.

Тамара удивляется, смотрит придирчиво. Думает о чем-то. Вечером Ульяна слышит тихий разговор невестки с сыном:

— Книга какая-то непонятная... Я таких сроду не видывала! И написано не по-русски... Какие-то заклинания там... Федя, у тебя мать-то — колдунья!

— С ума сдвинулась?! Это же Псалтирь, такая книжка с молитвами. Мамка в детстве нам много молитв читала... Я даже верил в Бога, пока в школу не пошел...

— Я тебе говорю: колдунья! Она недавно к нам на огород пришла, вокруг нас походила — а мы потом поссорились с тобой! Помнишь? А я заметила: у нее на ногах один тапок мой, а второй ботинок — твой. Специально так — колдует она, Феденька, колдует!

— Томочка, ну что ты... это она сослепу не разглядела...

— Сослепу... Я вот ее книжку-το колдовскую сожгу в печке...

Нужно уезжать бабке Ульяне, нужно ехать домой. Правда, дома уже нет, но есть дочери. И храм родной, в который всю жизнь ходила. Нужно сказать сыночку, чтобы не обижался, чтобы отпустил ее на родину. Все равно муж, Михаил, теперь ее совсем не замечает, вроде ее и никогда в его жизни не было. Копается в сарае, курит, вечерами с сыном выпивает и разговаривает на завалинке. Он, оказывается, может

и разговаривать... Только с ней, Ульяной, никогда не говорил. Она и привыкла мало разговаривать. Все больше молилась.

— Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй...

Сынок забеспокоился — переживает за нее, просит отца:

— Отец! Мамка собралась назад, на родину. Не хочет с нами больше жить. Давай денег ей дадим с собой хоть немного — деньги-то есть у нас...