Роялистская заговорщица

И, правду сказать, Лавердьер был не из тех низменных буржуа, которые могут в час рассказать о своем монотонном существовании: в его прошлом были забытые страницы, о которых он не любил вспоминать, и до нового положения вещей ему было бы не особенно приятно, если бы кто-нибудь вздумал доискаться его подноготной.

Побочное дитя аристократического рода, из дворянства Bocage[20], вследствие своего происхождения выброшенный из нормальной жизни, не желающий подчиняться банальности регулярного труда, тот, кто в настоящее время носил имя Лавердьер, по крайней мере, раз сто в двадцать лет пытался под разными превращениями не сочетаться браком, но изнасиловать фортуну, эту кокетку, которая боится грубой страсти и не дается иногда в руки.

А между тем, чтобы легче овладеть ею, он освободился от всякого неудобного багажа, как-то: принципов и мучений совести.

С 1797 по 1800 год он воевал не в Вандейской войне, а в шуанской, из расчета охотясь за наживой, обирая и вымогая деньги, получая отовсюду тумаки, воздавая их сторицей, за обещанный удар палкой нанося удар кинжалом, иногда богатый на одну неделю, превращавшийся в нищего в какие-нибудь две ночи разврата. Но, увы, нет дороги без ям: в период строгостей консульства он попался в краже на большой дороге, с оружием в руках.

Правда, дело шло о казенных деньгах, обстоятельство, которое, вероятно, тронуло судей: он поплатился ссылкой и каторжной работой.

Испорченная будущность, что говорить; но у Лавердьера нашелся выход: разные услуги, оказанные в свое время полиции, несколько подходящих доносов, целая политическая гамма лицемеров и наветов возвратили ему свободу. С тех пор он везде перебывал понемножку, и во Франции, и за границей, вечно бегая по следам, как гончая собака, то на службе при императорской полиции, то на жалованье у Малэ дю Пана или де Пюивьё, предавая то одних, то других, продавая всех с расчетом, что он накануне быстрого обогащения, вечно сохраняя наивную веру в обещания своих клиентов, выплывая сегодня для того, чтобы завтра опуститься на дно самой ужасающей нищеты.

В общем, настоящий образец преступности.

Однако, по мере того как под разными прозвищами он рисковал быть повешенным, у этого человека было только одно прекрасное желание, глубокое, неизменное: он мечтал о возможности снова носить свое настоящее имя, которое так хорошо звучало, в котором было столько блеска, но чтобы удовлетворить эту фантазию, он составил себе целую программу, которую никакие обстоятельства до сих пор не заставили его изменить, – он решил участвовать в таком деле, которое вознаградило бы его не только материально, но вернуло бы ему его положение в свете, дало бы ему не деньги, а уважение.

В сущности, уважение можно ведь тоже скрасть, как и всякое другое добро на свете; он подстерегал какое-нибудь дело чести, чтобы наложить на него руку и воспользоваться им для украшения своего имени. Он ставил ловушки действительному или мнимому восстановлению своего честного имени, рассчитывая при всех неудачах на одну из тех перипетий, какие случайность приберегает иногда для самых несчастливых неудачников. Он утомился никогда не быть самим собой, он хотел влезть в свою собственную шкуру, ему казалось, что его настоящее имя будет для него маской, за которою никто не узнает в нем ни авантюриста, ни разбойника.

Иллюзия, быть может, но превратившаяся в неотступную мысль. Он скромно упомянул о ней в своем разговоров с мадам де Люсьен; он был искренен, говоря, что это удовлетворение было бы для него дороже богатства. К несчастью, этому сну действительность всячески сопротивлялась, цель отходила все дальше.

Игрок, пьяница и развратник, Лавердьер нагромождал перед именитым бастардом препятствие за препятствием, целые баррикады поддельных игральных костей, опустошенные жбаны и заушницы, в которых не сознаются.

Он не умел справляться с полными карманами.

Например, в тот день, когда маркиза так щедро заплатила ему вперед за его труд, он поспешил, точно не вынося полноты своих карманов, в кабак, где, увлекшись какой-то дрянью, с ней порядком растранжирил свой капитал.

Как поправить положение?

Что или кого продать?

Очень кстати он вспомнил о случайно подслушанном разговоре на почтовом дворе.

Он, смеясь, направился в полицию для переговоров.

Операция не важная: несколько золотых, с презрением брошенных, под условием, что он сам проводит агентов в логовище якобинцев.

Мы уже знаем, сколько тумаков он получил за свои труды. А так как, помимо всех остальных капитальных грехов, Лавердьер был особенно гневен при виде этого маленького виконта, шпага которого еще утром чуть не подрезала под самый корень все его планы на будущее, то пришел в безумное бешенство: удар шпагой, который он получил по лицу, имел ту хорошую сторону, что он заставил его образумиться. Неужели же он будет вечно безумствовать? Какое ему дело до злополучного виконта и маленькой якобинки?