Рок на Павелецкой

Он сказал это как-то тускло. Энтузиазма в нем не было. Он сказал это для меня — не хотел быть в моих глазах сукиным сыном, которому безразлична судьба старого фрэнда, с которым он играл в одной группе. Я это понял. Мы оба — и Роки Ролл, и я — все время делали поправки на прошлое, все время думали о том, как бы не оказаться ничтожными на его фоне. Не знаю, как нам это удавалось.

— Роки, я хотел спросить тебя о записях.

— У меня ничего нет.

— А у кого-нибудь есть?

Он пожал плечами. — Черт его знает.

Он сказал это так, что я понял, что ему это безразлично. Что для него все это — сгорело, обратилось в пепел, рассеялось. Но я не хотел так просто сдаваться. Неужели эти обрывки воспоминаний, эти несвязные версии прошлого — все, что мы можем сказать друг другу о великой группе Final Melody, плавно, на моих глазах, перешедшей из бытия в небытие, из реальности в миф, из суеты сует в легенду?

— Значит, нету. А жаль… Послушай, я в субботу перебирал старые катушки — ну, знаешь, там Creedence, и Grand Funk, и даже Middle of the Road, и прочие дела — и вспоминал вашу музыку, и оказалось, что я её помню; во всяком случае, в голове у меня она зазвучала со страшной силой, так, как будто я не у себя дома, а на концерте в ДК «Энергомаш». Соло в первой вещи концерта, в Прощай навеки, ты помнишь? Оно отпечаталось у меня в мозгах отчетливо, как монетка в теплом воске…

— Я многое помню, — сказал он.

— Но не может же быть, чтобы все исчезло! — сказал я. — Ну хоть какие-нибудь записи остались?

Он посмотрел — на секунду его зрачки уперлись в меня. Я понял, что он хочет понять: «Зачем?». Чего ты пристал? Зачем будоражить тени и волновать покойников? Он производил впечатление очень спокойного, очень достойного, очень состоятельного человека, живущего размеренной и надежной жизнью — человека, у которого есть время и желание не стирать рубашки в стиральной машине, а отдавать посыльному из прачечной, где крахмал придаёт манжетам такую приятную твердость. Я подумал, что темно-синий «Мерседес-420» с люком в крыше и с кремовыми сиденьями на стоянке у входа — наверное, его.

— Не знаю, — сказал он. — Официальная историография утверждает, что никаких записей Final Melody в природе не существует. Во-первых, потому, что их и не было, а во-вторых, потому, что их сжег психопат Мираж. Такая версия есть тоже… А тебе зачем? Ты решил издать?

Ответа на такой вопрос не требовалось. Мы помолчали.

— Ты знаешь, — задумчиво сказал он, закуривая очередную сигарету, — кое-что, я думаю, все-таки осталось.

Я ждал продолжения.

— Во-первых, немцы с Decca писали что-то во время наших репетиций. Они арендовали тут пульт, привозили микшер и хорошие микрофоны. Может быть, эти пленки до сих пор запрятаны в их архивах, хотя я лично сомневаюсь… Скорее всего, написали поверх нас каких-нибудь Boney M… Во-вторых, там, в бункере, мы однажды дали концерт по полной программе для узкого круга лиц. Это был январь, конец января, да, день рождения Лили. Это подружка у меня такая была, может быть, ты её помнишь, — губы его подобрались, у него была жесткая улыбка. — Должен же где-то быть. Я бы у неё спросил.

— А где её искать?

Он пожал плечами. В какие-то моменты разговора в нем вдруг появлялись сдержанность и сухость, ему раньше не свойственные. Он восстанавливал дистанцию, на которой привык находиться с людьми — и как будто не хотел тратить слова там, где вопрос был риторическим, а ответ очевидным.

6

Он проводил меня по лестнице до самых дверей и даже вышел со мной на улицу. Охранники в черных майках при его появлении подтянулись и сменили расслабленные позы на стойку смирно. Он прошел между них, их не видя. С черного неба сыпался частый мелкий дождик, мокрый асфальт блестел серебром. Мы стояли под дождем в холодном свете неона. Осень в этом году была сверх меры дождливая. А впереди, в трех месяцах, уже маячил Миллениум — загадочный праздник, в котором человечество уже сейчас предчувствовало что-то прекрасное и таинственное. Взлетят в небо фейерверки, ударят часы, по ночной заснеженной Москве, гудя клаксонами, помчатся машины с включенными фарами, рубль обесценится, доллар рухнет, выйдут из строя компьютеры, пораженные ошибкой-2000, и все мы вдруг окажемся там, откуда нас исторгли злые и безликие силы — в нашей давно ушедшей рок-н-ролльной молодости….

— Ты где припарковался?

— А вон, — я кивнул в сторону моей красной красавицы.

— Пойдем, я тебя провожу. В руке у него откуда-то очутился зонт, он нажал кнопку, и черный купол мягко и бесшумно раскрылся над моей головой. Он снова был спокойным, вежливым джентльменом — Роки, которого теперь надлежало называть господин Парамонов. Я улыбнулся этой нелепой мысли.

— Зайдешь ещё? У меня тут хорошие концерты бывают.

— Зайду обязательно. Клуб-то твой, Роки?

— Два владельца, я один из них.

— Единственный твой бизнес?

— Я из всех моих бизнесов ушел год назад. Хватит. Вложил кое-какие деньги в Дыру и наслаждаюсь теперь. Всегда мечтал быть хозяином рок-клуба.