Рок на Павелецкой

— У Магишена дружки иностранные были, журналисты, дипломаты, то да сё. Аппарат хороший достать было невозможно, и вот один бородатый американ привез Магишену в подарок комбик Фендер Блюз Джуниор. Тяжеленький такой. Семнадцать ламповых ватт всего-навсего в нем было, но он пробивал любое помещение. На лампах комбик, причем лампы наши, советские. Там написано было вязью «Фендер», а дальше шло «Сделано в СССР». Мы отпали прямо, когда увидели — советские лампы в комбике, купленном даже не в Европе, а в солнечном штате Флорида! Ну да, не удивляйся, они, значит, покупали наши лампы, они дешевые и очень даже хорошие… Но в Америке напряжение другое, и мы отдали комбик одному умельцу, и он перемотал его со 110 на 220 вольт, и так перемотал, что Миража грохнуло. На первой же репетиции с новым комбиком, на моих глазах. Он схватился за струны и за микрофонную стойку, лицо его перекосило, и он упал. Потом встал и пошел, не видя, куда, оборвал шнур, и комбик грохнулся на пол. Магишен считал, что именно в этот момент у Миража чуть ли не полмозга погибло, и он стал окончательно невменяемым. Может быть. Потом, позже, я спрашивал его, что он чувствовал, а он отвечал очень коротко: «Я увидел смерть. Она белого цвета»… Так что ты говоришь?

— Записей у тебя не осталось?

— Чччерт, а как жалко, что записей не осталось! — сказал он, поржал и налил ещё водки.

— Хватит, О'Кей, я за рулем.

— А, ерунда, сейчас Светка сделает котлеты с картошкой, протрезвеешь. Я тебе дам антиполицай. У неё знаешь какие котлеты? Брызжут жиром. С панировочкой! Это котлеты мечты, Dreamkoteletten…

— Ты слышал про концерт, где Магишен поджег себе голову?

— Что значит слышал? — обиделся он. — Я там играл.

— Как ты? А я думал, Бас.

— Это в Алексине, в клубе молокозавода? Зимой? Я там играл. Там в фойе стояли бидоны с молоком, тазы с творогом, а в артистической было плюс пять, мы перед выступлением открыли краны с горячей водой и грели под ней руки. Ты хочешь спросить, как это было? Ты меня интервьюируешь?

— Да, для Rolling Stone. Как это было?

— А это я все заварил, ты понял? Я. Баса тогда и рядом не было, он ещё ходил в детский сад и учился брать аккорды. Нашли кого брать вместо меня, Баса этого! Я там взял да исполнил впервые в жизни соло на басу — это примерно то же самое, что адажио в исполнении медведя. Бу-бу-бу-бу! — радостно загудел, сидя на диване, одутловатый мужичок с седыми бакенбардами и носом-картошкой. Руками он держал невидимую гитару и гудел в упоении. — Бу! Бу! Из его груди, из-под теплого домашнего свитера, толчками вырывались низкие хриплые звуки, звуки бас-гитары, идущие через дышащий на ладан усилитель и трещащие динамики. — Вот так, ты понял!

— Ты классно играешь, О’Кей!

— Ага. Я Роджер Гловер!

— Роджер, расскажите, пожалуйста, публике, что было дальше!

— Сначала ко мне подстроился Мираж — мы с ним минут пять пилили совершенно дикие вещи в две гитары. Он взлетал, я выл, он парил, я гудел, он был чайкой, я был гирей на шее у чайки… Ты меня понял? Грохот стоял страшный, Роки просто с ума сошел со своим драмом, а в зале кресла ломали на дрова. Ну да, у них там, по моему, ещё было печное отопление… Там какие-то люди в ушанках и валенках танцевали твист. Роки Ролл озверел, я его никогда таким не видел, рожа красная, пот льет со лба, орет страшным голосом, выкрикивает каратистские лозунги: «Кияяя! Хаджеме! В лоб ногой!». Он расколашматил четыре палочки, больше у него не было, и он уже барабанил одной сломанной и в итоге, конечно, порвал барабан и пинал его ногой, доканывая. А Магишен из органа сделал испорченное электрическое фоно, звук хонки-тонки, и шпарил на нем дурные пьески, он их придумывал сходу, вальс для коров, танго для лошадей, все вприпрыжку, тра-ля-ля, тра-ля-ля, — спел выпивший басист. — Мираж его затыкал, он как всегда стоял посреди сцены спиной к залу — торчал там, как карандаш, и все нагнетал, нагнетал, нагнетал… Они всегда были в противофазе — если Мираж ударялся в патетику, Магишен впадал в пародию… В зале свист, вой, рев, визг, щепки летят, в окна лезут те, кому не достались билеты, какие-то люди тащат через зал дрова и бидоны с молоком… А тут вдруг смотрю, раз — и все! Все, ты понял? Вот тебе!

— Что всё?

— А Магишен горит!

— Вот так прямо и горит?

— Врать не буду, самого поджога я не видел, я стоял от него далеко, в другом конце сцены, и вдруг увидел, что у него пляшет венчик огненный вокруг головы. Красивый такой венчик с извивающимися язычками пламени. Чуть-чуть горелым запахло, что ли… А он как ни в чем не бывало шпарит на расстроенном фоно. Ты знаешь, мы все были в таком кайфе, что я не испугался и не удивился воспламенению Магишена, мне это показалось делом совершенно нормальным. Я даже обрадовался и подумал, помню: «Магишен горит, классно, кайф какой!». Восторг был. Я чувствовал, что мы улетаем в астрал, уносимся все четверо, во главе с пылающим органистом, а за нами когти рвет эта танцующая твист толпа в валенках и с бидонами…

— Ну, и? Дальше что?