Рок-поэтика

Примечательно, что дипломная работа Башлачева была посвящена творчеству немецкой рок-группы, писавшей тексты на «чистейшем баварском диалекте», т.е. «сверхнациональном немецком» [210, с. 11]. По аналогии с этим можно сказать, что сам он писал на «сверхнациональном русском».

Если обратиться к концепциям учения о слове А. А. Потебни и П. А. Флоренского, то башлачевская концепция слова может быть обозначена как «иррациональное потебнианство» (С. В. Свиридов), т.к. с одной стороны, слово ориентировано на «внутреннюю форму» как «ближайшее этимологическое значение», а, с другой стороны, имеет «ложную этимологию», направлено к «магичности» — «искусство становится <…> радением во имя Имени, словесной ворожбой», слово приобретает онтологически-орудийный статус: «оно не обозначает бытие, а есть бытие» [207, с. 66]. Здесь идет речь не столько об аспекте жизнетворческом («Можно песенку прожить иначе…», «Это путь длиною в строку…»), сколько об аспекте претворения существующей реальности, бдением «нового откровения» (Вечный Пост) и новой веры (Имя Имен): «Имя Имен — сам Господь верит только в него…».

Христология поэта как антроподицея

Творчество для Башлачева — эсхатологическое действо, реальная возможность преобразить национальный и всеобщий мир. Поэт своей добровольной жертвенной смертью приближает это общее преображение: «В контексте эсхатологического мышления Александр Башлачев видел свою жизнь как завершенную структуру», т.е. «чувствовал себя не только автором, но и героем жизни-текста», жил, «наполняя бытием предзаданный простор биографии» [206, с. 101].

В отличие от духовной поэзии 1980-1990-х гг. с ее традиционно-религиозным, почти каноническим пониманием места человека и поэта в мире, поэзия андеграунда и рок-культуры в лице Башлачева не принимает трансцендентность Бога («Отбивая поклоны, мне хочется встать на дыбы» («Спроси, звезда»), «Наша правда проста, но нам не хватит креста // Из соломенной веры в «Спаси-сохрани», // Ведь святых на Руси — только знай, выноси… // В этом — высшая мера. Скоси-схорони…» («Посошок»)). Если принять предложенное Н. И. Ильинской разделение религиозно ориентированной поэзии рубежа XX — XXI столетий на «традиционно-догматическую», «парахристианскую» и «внеконфессионально-религиозную», то наиболее правомерным представляется относить рок-поэзию именно ко второй, ведущим принципом которой является «экзистенциальный духовный вектор» [211, с. 170]. Христианство ищет иные, новые пути взаимодействия с человеком конца XX века, который, в свою очередь возвращается к вере, но не через церковь: «Ведя диалог с современностью, христианство находит новые средства для провозглашения евангельской истины.

Для разных реципиентов хорал Баха в той же мере, что и рок-музыка, может оказаться эффективной формой пересказывания Евангелия» [цит. по: 211, с. 122].

В этом плане богоборчество и аутомессианизм, христология и мотивы Богооставленности, Богоискания, столь характерные для поэзии Башлачева и для рок-поэзии в целом, перекликаются с аналогичными тенденциями поэзии Серебряного века к переводу христианского мифа в миф собственной жизни, к жизнетворчеству и пафосу добровольной жертвы (ср.: «для [XX века] история Христа есть не только (зачастую и не столько) подвиг искупления и милосердия, сколько экзистенциальная трагедия (стихотворение «Гамлет» Б. Л. Пастернака), или знак абсолютной неудачи человеческого промысла (роман «Парфюмер» П. Зюскинда)» [182, с. 72]). «Философия» и «этика» творчества Башлачева могут быть интерпретированы в понятиях свободы творчества Н. А. Бердяева: человек совершает оправдание себя творчеством, поэтому творчество есть Антроподицея.

Осознанное творческое откровение приобщает к «страшной свободе» и «жуткой ответственности», раскрывая «христологию человека»: «Христос становится имманентен человеку, человек на себя возлагает все бремя, всю безмерность свободы» [213, с. 341]. «Вечный Пост» Башлачева — это «свершающееся принятие пред-сказанного решения» (С. С. Шаулов), повторение пути, пройденного Иисусом (так, в песнях альбома «Вечный Пост» происходит последовательное раскрытие персонального мифа поэта как самоизвольной жертвы: «знак решения» — «воплощенное решение» — «совершающееся принятие» — «свершение» — «распятие» — «Тайная Вечеря» — «Рождество» — «бытование поэзии» — «интимное повествование о мифе» [см.: 212]).

Таким образом, автор «Времени колокольчиков» создает свой персональный поэтический миф, следуя принципам христологии и аутомессианства и находя особую форму для взаимоотношения я —Ты: «уподобляясь» Христу, поэт стремится стать Высшим «Ты», преодолевая «я».

Песня как поступок и судьба