Образы, репрезентирующие бесчувственно-механистичный мир в произведениях Дягилевой, это:
Последний коррелирует с традиционным для рок-поэзии негативным отношением к средствам массовой информации вообще и в частности к телеэфиру, которые заслоняют от человека его подлинное бытие: «Я выключаю телевизор, я пишу тебе письмо / Про то, что больше не могу смотреть на дерьмо» (В. Цой, «Кончится лето»), «Мои мамы и папы превратились давно в телевизоры» (З. Рамазанова, «МОРЕНЕБООБЛАКА»), «телевизионная плеть» у К. Кинчева («Воздух»), «Мы сгорим на экранах из синего льда» (А. Башлачев, «Спроси, звезда»)).
Поэтика произведений Янки Дягилевой сводится к диалектике борьбы индивида, стремящегося «быть», а не «иметь» (Э. Фромм), с засильем техногенной развлекательно-бездумной сферы, засасывающей человека в болото бездуховной посредственности. Трагедия состоит в том, что борьба эта зиждется на обращенности к глубинным тайнам бытия, к пресловутым «проклятым вопросам», к попытке осознать самоё себя, а это чревато « (само-) изгнанием» из бытия, «соскальзыванием» на обочину жизни — по ту сторону мира повседневности и быта, мира людей и вещей. (
Можно сказать, что в творчестве Янки запечатлены и представлены такие характеристики мировосприятия рубежа XX—XXI вв., как неустранимое «сознание промежутка» — бегство от чуда изначальной ответственности, от напряжённостей и ответственностей свободного времени, свободного решения, и возникающая в связи с этим «необходимость для каждого индивида самому находить живую воду, соединяющую и сращивающую разломы времени. Или — сознательный отказ от поисков живой воды. Мучительный риск — каждый раз заново в трудном решении изобретать „что, как и для чего делать“, „почему, зачем и как жить“» [233]. «Живая вода» — это, по Дягилевой, умение и желание видеть среди омертвелого живое, настоящее.
«Экзистенциальность» произведений Янки атуализирует концепт страх как один из ключевых моментов экзистенциального мировосприятия, столь характерного для рок-поэзии.
Понятие «концепт» я применяю в качестве обозначения «оперативной единицы памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга, всей картины мира, кванта знания» [243], а также «результата столкновения значения слова с личным и народным опытом человека» [244, с. 3]. Представление (репрезентация) концепта и его функционирование в языке отражают национальную самобытность и своеобразие менталитета того или иного народа (ср.: «статус концепта слово приобретает только тогда, когда оно является национально-культурно специфичным» [243]). Существуют универсальные концепты, общие для большинства культур и народов, к их числу относится и концепт «страх» (одна из первичных и основополагающих эмоций) [235]. В филологических исследованиях последних лет часто актуализируется вопрос не только о семантическом и лингвокогнитивном анализе концепта страх [245; 242], но и его внутренней форме в разных языках [236; 237; 239; 240]. Современное русское слово «страх», во-первых, апеллирует к близкому ей по содержанию концепту «зима» (холод, замерзание, непригодные условия для жизни, оцепенение природы, временное умирание и пр.58
), во-вторых, к понятию «смерть»59, в-третьих, к лексемам «страсть» и «страдание»60, где «страдание» следует понимать как отсутствие душевного равновесия, внутренней гармонии. В христианском религиозном контексте «страх Божий» — это боязнь утратить расположение господа Бога61. Следовательно, лексемы «боль», «горе», «беда» также могут быть включены в состав концептуального поля «страх». К наиболее часто употребляемым Дягилевой концептам относятся:Данные концепты находятся в тесной взаимосвязи друг с другом: