Рок-поэтика

Некоторые образы и метафоры воссоздают картину тотально оледеневшего мира, хрупкого как лёд:

Горизонта краешек отколотый

(с. 207)

Концепт страх в качестве периферийных элементов имеет лексемы «страдание» (употреблено три раза) («страданий стадный стон застреманной столицы» (с. 175)), а также «горе» (3) («федорино горе в городах» (с. 241)), «беда» (3) («седьмая вода седьмая беда» (с. 213)). В контексте вышесказанного трактовать строку «встань в рань пора-то страдная» (курсив мой — Н.Р.) можно двояко: и как время подведения итогов (страда — сбор урожая, «сбор камней»), и как готовность принять страдания, испытания. «Боль» (11 раз) интерпретируется Дягилевой как производная от «страдания». Семема «боль» актуализируется Дягилевой через части тела лирического героя — в частности, через головную боль («болит голова это просто болит голова» (с. 215)), слёзы («боль едкой капли» (с. 218)). Косвенной формой выражения боязни либо реакции на страх, испуг является крик человека, животных:

Голой кожей
Кому ты нужен —
Перевороченный вскрик

[81, с. 9].

Кошки плачут и кричат во все горло (с. 201).

Примечательно, что в отличие от зверей, человек, как показывает Дягилева, способен переживать страх безмолвно:

Кошка плавится на огне
Она умеет кричать
Человек в себе умеет молчать
Точка горечи немая выступает [81, с. 10],

где «горечь» — однокоренное с «горе» слово, то есть человек в данном случае сознательно «вбирает» страх в себя как «горевание», переживание негативного опыта, никаким образом его не выражая, «замалчивая».

В этом контексте молчание следует трактовать как сугубо человеческую реакцию на страх/страдание, как сдерживаемый крик (ср. с цоевской «Легендой»: «Среди связок в горле комом теснится крик / Но настала пора и тут уж кричи-не кричи / Лишь потом кто-то долго не сможет забыть / Как шатаясь бойцы о траву вытирали мечи» (курсив мой — Н.Р.)).

Такая трансформация сопоставима с изображением крика в живописи («Крик» Эдварда Мунка) и скульптуре («Лаокоон и его сыновья» работы родосских ваятелей Агесандра, Полидора, Афинодора), где мы не слышим самого крика, а только «видим» его, что отнюдь не умаляет художественного значения и силы воздействия на реципиента. В поэтической концепции Дягилевой молчание — позитивная категория, противопоставляемая лживому, фальшивому говорению:

Учи молчанием <…> Лечи молчанием (с. 219)

Молчание также является средством избежать наказания:

Ты молчи,
что мы гуляли по трамвайным рельсам (с. 202).

Реакцией на страшное, на испуг помимо крика выступает также попытка спрятаться, укрыться от опасности:

Укрыться упрошу за Лысою горой (с. 175);

Мы должны уметь

за две секунды зарываться в землю (с. 202).

В приведённых цитатах видим мотивы христианского подвижничества и умирания. Однако избегание неблагоприятных для индивида условий невозможно, трудноосуществимо, что и вызывает страх, «состояние, которое возникает прежде всего в ситуациях, когда мотивация избегания не может быть реализована <…> если индивид имеет побуждение и осознанную цель покинуть ситуацию, но продолжает в силу внешних причин оставаться в ней» [241]:

Крестом и нулём запечатанный северный день <…>
А злая метель обязала плясать на костре (с. 215).

В содержании дягилевских текстов присутствует и так называемый социальный страх: «непосредственно переживаемая человеком негативная форма его отношения к обществу» [238, с. 53]:

Я неуклонно стервенею с каждым шагом (с. 209).

Такой страх делает «невозможным продолжать репродуцировать привычные действия. <Страх> делает невозможным исполнение ритуала повседневности» [238, с. 55]. Так, обычная прогулка по трамвайным рельсам трансформируется в «признак преступления или шизофрении»:

Нас убьют за то, что мы с тобой
гуляли по трамвайным рельсам (с. 202).

Подведём итоги. В поэтике Я. Дягилевой концепт страх репрезентирован преимущественно в формах, соответствующих русской национальной специфике сознания и мироощущения. В частности, это восприятие, соотнесение страшного с образами и представлениями, апеллирующими к концептам смерть (край), зима (лёд), страдание.