Рок-звезда

Отступив на шаг, я поглядела ему прямо в глаза.

– Это значит, что ты, – я указала на стоящего передо мной человека с опухшими глазами, запавшими щеками и штанами, сползающими с узких бедер, – ты не мой чертов парень. Я люблю не тебя! Я люблю парня, который держал меня за руку, дарил мне цветы и водил меня на концерты. Я люблю парня, который как-то пытался расцеловать каждую мою веснушку. Я люблю парня, который не спал ночами и писал стихи, глядя, как сплю я.

Когда я вспомнила, как мы были счастливы, на глаза набежали сердитые, горькие слезы. Надежда, что мы сможем вернуть то блаженное лето, что мы вернемся туда и останемся там навсегда, превратилась в мираж на горизонте жизни. Но я уже прошла до конца всю пустыню, а никакого оазиса так и не появилось. Только полтора года следов позади меня – сперва два ряда, а потом, под конец, только один.

– Вот кого я люблю. А не тебя. Я даже не знаю, кто ты, на хрен, такой. Ты только врешь мне и бросаешь меня одну, и я… Я тебя ненавижу.

Из джинсовых глаз Ганса тихим, виноватым потоком хлынули слезы.

– Это я, детка, – всхлипывая, тихо произнес он. – Это все еще я. Про…

– Прекрати это говорить! – заорала я, оттолкнула его и схватила свою сумку со столика в гостиной.

– Я не могу жить без тебя! – у Ганса сорвался голос. Он кинулся вперед, пытаясь преградить мне дорогу к лестнице. Это движение только всколыхнуло волну идущей от него клубнично-киви-грушево-розово-гардениевой вони. Мне пришлось подавлять не только слезы, но и рвотный рефлекс. – Я все сделаю. Пожалуйста. Что угодно. Я не могу потерять тебя. Ты только скажи мне, что делать, и я все сделаю.

Я повернулась к нему, расправив плечи и подняв голову. Но никакая нарочитая уверенность не могла уберечь от дрожи мой подбородок, когда я произнесла эти три самых печальных слова в английском языке.

– Нет, не сделаешь.

У Ганса тоже задрожал подбородок.

– Нет, сделаю, – неубедительно прошептал он пустые слова. – Ну, пожалуйста, детка. Дай мне шанс.

– Хорошо. Выбирай. Я… или эта жизнь.

Я ждала, что Ганс сделает то, что делал лучше всего, – скажет то, что я хотела услышать. Скажет, что я нужна ему. Что он протрезвеет. Что он посвятит всю оставшуюся жизнь тому, чтобы сделать меня счастливой. Да блин, может, даже создаст из своих пустых обещаний новую песню. И запишет новый альбом, чтобы заработать еще больше денег, которые спустит на еще большее количество наркотиков и на еще более крутые стрип-клубы.

Но в редчайшем припадке честности Ганс не сказал ничего. Он избавил меня от лжи. За него все сказали его слезы.

И он дал мне выйти за дверь.

41

Я успела проехать только полдороги до университета. Потом я начала плакать так сильно, что мне пришлось остановиться. Ехать дальше было просто опасно. Я не спала больше суток. И примерно столько же ничего не ела. Адреналин выгорал, оставались только изнеможение и слезы.

Так. Много. Слез.

Ехать в университет в таком виде было невозможно, поэтому я развернулась и поехала домой.

Родители встретили меня с распростертыми объятиями, но было ясно, что за время моего отсутствия мой статус в их доме сменился с жильца на гостя.

Прошло всего четыре месяца с моего переезда, но за это время мама переставила мебель в моей спальне, сняла все четыре сотни фотографий, вырезок из журналов, плакатов с группами и рисунков, покрывающих стены, и выкрасила всю комнату в светло-голубой. А потом, как финальный штрих, превращающий комнату в гостевую спальню, повесила над кроватью репродукцию «Кувшинок» Ван-Гога.

Я официально стала бездомной.

Как бы мне ни хотелось свернуться в комочек и просто сдохнуть, находиться в этой комнате было еще тошнотворнее, так что я села в кухне за стол и стала пить виски, который мама дала мне, чтобы «успокоиться».

Она предлагала мне еще таблетку ксанакса, но я отказалась.

Если я сегодня увижу хотя бы еще одну оранжевую рецептурную баночку, я взорвусь на фиг.

Опять.

– Лапа, ты уверена, что не хочешь пойти и посмотреть телевизор в гостиной? Тебе, кажется, тут скучно?

Я поглядела через коридор в гостиную, где папа тихонько перебирал струны красного «фендера стратокастера», глядя на бесконечное мерцание CNN на экране.

– Не-а, я нормально. Мне просто надо подумать.

Мама улыбнулась и села со своим бокалом вина напротив меня.

– Я, кажется, в жизни не говорила этих слов, – хихикнула она. – Я, как правило, старалась ни о чем не думать.

– Может, в этом и вся моя проблема, – слабо улыбнулась я в ответ.

– Да, я совершенно уверена, что ты думаешь за нас обеих. – Ее длинные рыжие волосы были распущены, и она сменила свою учительскую одежду на майку с индийским богом Ганешей спереди и штаны для йоги. – Ну, и о чем ты раздумываешь прямо сейчас?

Я вздохнула и почувствовала, что снова начинает щипать глаза.