Рок-звезда

– Ты уверена, что тебе не нужна помощь? – по его тону, которым он произнес слово «помощь», я поняла, что он имел в виду «присмотр». Глаза Ганса обежали комнату, перебирая, что в ней принадлежало ему.

– Я уверена, что хочу, чтобы ты убрался отсюда на хер, – отрезала я.

Как только Ганс с Викторией отвалили, я взяла телефон, позвонила Джейсону и сказала, что мне надо одолжить его большую машину.

Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не увидела лицо Ганса, когда он вернулся домой и обнаружил, что у него больше нет простыней, подушек, ламп и лампочек, занавески в душе, шампуня, зубной пасты, туалетной бумаги, кастрюль, сковородок, тарелок, вилок и ложек, еды и пульта от телевизора.

Сукин сын.

44

Я с застрявшим где-то в глотке сердцем въехала на стоянку позади тату-салона «Терминус». Жуткого грузовика Рыцаря было не видно, но на его месте стоял сияющий хромом мотоцикл-чоппер. Было очень странно представить себе, что Рыцарь теперь ездит на чем-то таком маленьком вместо такого большого. Интересно, подумала я, что еще изменилось с нашей последней встречи?

С той жуткой ночи прошло уже больше года. Я больше года старалась оберегать себя. Я не отвечала на его звонки, сменила работу и даже переехала. Я сумела избавиться от абьюзера, но одно тяжелое расставание – и вот она я, снова принесла ему себя на серебряном блюде.

«Может, он стал другим?» – думала я, обходя здание вокруг.

«Пожалуйста, вернись в машину», – умоляло все мое нутро.

«Может, в этот раз он не будет меня мучить?»

«Уходи. Сейчас же. Пока еще не поздно».

«Интересно, какое тату он мне нарисовал?»

«Интересно, сколько осталось до того, как ты зальешься кровью и слезами?»

«А что, если картинка мне не понравится?»

«А это неважно, потому что ты все равно сдохнешь».

«Господи. Я что, вспотела? Почему я вспотела? Это же чертов декабрь».

«Потому что тебя сейчас убьют, тупая сука! Быстро убирайся отсюда!»

Я остановилась перед потрескавшимися ступеньками, ведущими к парадной двери. Тату-салон «Терминус» находился в старом кирпичном здании в Литтл Файв Пойнтс – забавном квартальчике художников в Восточной Атланте, прибежище всевозможных странностей и чудес. И грязи. И опасностей. Там тусовались все панки, готы, хиппи, металлисты, скейтеры, рокеры и скинхеды. Там я проводила раньше все ночи с пятницы на субботу, свернувшись в объятиях Рыцаря на диване в комнате отдыха «Терминуса». Там мне приходилось не однажды опасаться за собственную жизнь. Там Рыцарь познакомил меня со своими демонами.

Но я все же вернулась туда.

Контраст темноты снаружи с ярким светом внутри был таким, что я могла увидеть через окно все, что происходило в салоне. И первым, кого я увидела, был Рыцарь.

Он сидел на вертящемся стуле лицом к окну и работал над лодыжкой какого-то скейтера, лежавшего в его кресле. Он выглядел совсем другим. Он отрастил свои белые волосы и зачесал их назад. Мне так нравилось трогать его мягкую стрижку под ноль. А теперь волосы казались такими жирными, что я бы не стала их касаться. На нем была одежда байкеров – мотоциклетные ботинки, черные джинсы, черная майка «Харли-Дэвидсон» и красная бандана на голове – вместо его обычных бойцовских ботинок и камуфляжа. Его кожа была обветренной, он выглядел старше своих лет, и обе его руки были полностью покрыты татуировками.

Пока он не взглянул в окно и не прищурился на меня своими прозрачно-голубыми глазами, я даже не была уверена, что это он. Но тут я едва не отпрыгнула в страхе, пока не сообразила, что он не может меня увидеть.

Рыцарь щурился на собственное отражение.

Я взглянула за него, на пустое место, где раньше стояло его старое кресло. То, в котором он делал мне пирсинг. То, которое он в психотическом приступе выдрал из пола и разодрал на кусочки своим ножом-бабочкой. Я глянула в коридор, ведущий к пожарной лестнице, с которой он меня однажды спустил. Лестница выходила в проход, где произошло слишком много пьяных злобных драк, чтобы помнить их все.

Прошло уже больше года с тех пор, как меня унижали, толкали, хватали, душили, прижимали к стене и принуждали к сексу. Меня больше года называли деткой, а не Панком. Меня касались с нежностью, а не с яростью. Никто не повышал на меня голос. И никто в ярости не поднимал на меня руку.

И никто больше никогда не будет этого делать.

Ганс не был ошибкой; он был волшебником. Он сделал то, чего я никогда бы не сделала для себя сама. Он показал мне, чего я стою. И однажды, когда я буду меньше сердиться, я скажу ему за это спасибо.