Рок-звезда

Ганс пожал плечами.

– Типа того. Ну, в смысле, она рассказывала мне о тебе и об аварии, и я помню, что она говорила, что за рулем был твой парень. Так что, когда я спрашивал, как себя чувствует тот, кто был за рулем, я, типа, надеялся, что ты скажешь, что он умер, – Ганс рассмеялся. – Но ты не сказала. Ты ответила так коротко, как будто тебе не хотелось об этом говорить. Так что я решил, что вы с ним все еще вместе.

– О Господи! – мои руки взлетели ко рту. – А потом еще Рыцарь явился к «Маскараду»! Ты наверняка подумал, что это он и есть.

– Ну да, – Ганс протянул руку и кинул свой окурок в ту же бутылку. – И я чувствовал себя полным дерьмом. Типа, этот парень тут ищет свою девушку, а я всю ночь от нее рук не отрывал, – Ганс покачал головой: – Мне надо было просто спросить тебя, есть ли у тебя парень, но я не знал, что буду делать, если ты скажешь «да». Мне просто надо было тебя видеть.

– Господи, и я чувствовала то же самое!

– Мы с тобой как будто один человек, – кашлянул Ганс.

– Но только ты спортсмен, – усмехнулась я. – Я видела все эти футбольные кубки на полке, Ганзель.

Ганс фыркнул:

– Во-первых, так меня называет только мама. А во-вторых, я был спортсменом. В десятом классе я порвал ахиллово сухожилие и оба мениска, ну и все, – он вытянул вперед левую ногу и показал мне четыре небольших шрама над коленом.

– Черт. Прости, пожалуйста.

– Не за что. Это было лучшее, что со мной случилось… ну, пока я не встретил тебя, – добавил Ганс, утыкаясь лицом мне в шею и целуя ключицу. Я мурлыкнула и потерлась щекой о его волосы. – Пока я сидел безвылазно в комнате, восстанавливаясь после операции, я научился играть на гитаре все свои любимые песни. А потом перешел на бас. И на барабаны. Когда я пошел в одиннадцатый класс, я мог сыграть все что угодно на трех разных инструментах. Я выздоровел настолько, что снова мог бы играть в футбол, но ребятам был нужен басист, так что я вместо этого вошел в «Фантомную Конечность».

– «Фантомная Конечность»! – воскликнул Трип своим голосом рок-звезды, спускаясь по ступенькам с террасы второго этажа.

Повернув головы, мы с Гансом смотрели на это схождение. Трип был без майки, обгорелый как черт, и на нем был зеленый шелковый халат.

– Эй, почему на тебе мамин халат? – рассмеялся Ганс.

– Во-первых, – поднял Трип руку перед самым носом Ганса, проходя позади нашего кресла и хватая из коробки на барной стойке кусок остывшей пиццы, – это сексизм. Во-вторых, – он откусил кусок и продолжил с набитым ртом, – когда вы вчера смылись, тут все как с ума посходили.

– О, черт. Ты что, дал Виктории со Стивеном завлечь тебя в групповушку? – спросил Ганс, шутя только наполовину.

– Ну, скажем так, я обнаружил, что мне чертовски идут косички.

Я завизжала. Ганс застонал. А Трип, с набитым пиццей ртом, просиял.

– Пф-ф-ф. Шутка. Я бы ни за какие коврижки не дал Стивену коснуться моих бубенцов, – глаза Трипа зажглись. – Кстати, о бубенцах – кое-кто, похоже, тут всю ночь прозвенел! А? Я прав? – Трип ткнул в мою сторону недоеденным куском пиццы. – Что, детка, небось, будешь сегодня хромать весь день?

Я рассмеялась, а Ганс, пытаясь казаться сердитым, уставился на Трипа.

– Да, мне фигово, – сказала я, подмигивая Гансу перед тем, как повернуться к Трипу. – Если честно, не знаю, как я выживу. Думаю, он мог достать мне до самой селезенки.

Пожав плечами, Трип снова откусил пиццу.

– Звонить-то, оно не просто так. Но ты поправишься; у тебя наверняка там две селезенки. А если вдруг нет, то ГДЧ наверняка отдаст тебе свою. Он такой милый.

Я снова посмотрела на Ганса, который ответил мне тихой улыбкой. Такой, при которой кончики рта еле поднимаются, но которую выдают ямочки на щеках и сияющие глаза.

– Знаешь, – сказала я так тихо, чтобы меня услыхал только он. – У меня всегда была слабость к парням с тату, которые готовы умереть за меня.

Улыбка Ганса растеклась на все лицо, а его взгляд упал на мои губы.

– Ну что ж, ты такого и нашла, – сказал он, нагибаясь и целуя меня. – Мое сердце уже у тебя, почему бы не добавить к нему селезенку?

Пока я в восторге целовала своего большого плюшевого мишку с татуировками, Трип воскликнул:

– Блин, а это неплохо! – постучав по барной стойке коркой пиццы, он пропел: – «Мое сердце твое, сучка. Забирай селезенку до кучки-и-и-и-и!»

Мы с Гансом заржали. Мне так нравилось, как он смеется. Было так хорошо ощущать его твердое, теплое тело вокруг моего, холодного и маленького. Его утреннюю щетину на своей щеке. Мне нравилось, как он буквально носил свое сердце на рукаве, записывая стихи ручкой на сгибе локтя. Мне нравилось, что Ганс был достаточно сильным, смелым и уверенным в себе, чтобы оставаться уязвимым и открытым. Чтобы показывать мне свои чувства, не боясь отказа или насмешек. Может, он и не был таким крутым и агрессивным, как Рыцарь и Харли, но, по мне, Ганс был гораздо бесстрашнее.