– Эй, можно сделать потише? Я тут пытаюсь заниматься! – крикнула я, высунувшись из двери главной спальни.
Я торчала там уже несколько часов, сжигая калории, которых даже не поглощала, на супер-дупер беговой дорожке Оппенгеймеров, одновременно всматриваясь в размытые репродукции библейских картин в своем учебнике по истории искусств европейского Ренессанса.
– Чего? Погромче? – крикнул в ответ Трип из гостиной. – Хочешь, чтобы я добавил? – звуки видеоигры со стрелялками, в которую они там резались, стали еще громче, наполнив все пятьсот квадратных метров шумом воплей и стрельбы. Хотя это было лучше, чем звуки пыхтения и траханья, которые
Я было собралась выбежать и вырвать у него пульт, когда услышала, что Ганс сделал это вместо меня.
– Эй! – возмущенно воскликнул Трип, когда громкость наконец снизилась.
– Спасибо, милый! – пронесся по бесконечному дому мой голос.
– Не за что, детка, – отозвался Ганс.
– Отсоси мне, детка, – встрял Трип, после чего послышался звук, похожий на подзатыльник. – Ой! Это не так делается, ты, придурок! Дай я тебе покажу.
Я услышала, как заржали Бейкер и Кевин, а Ганс, выругавшись, уронил что-то тяжелое, пытаясь отбиться от приставаний Трипа. Улыбнувшись, я закрыла дверь и повернулась.
Великолепие комнаты ослепило меня, как солнечный удар, и я замерла на месте. Интересно, я смогу когда-нибудь к этому привыкнуть? Простор. Роскошь. Безупречно ровные следы пылесоса, оставленные домработницей на пушистом ковре цвета шампанского. Я уже больше месяца жила в этом дворце, но иногда мне приходилось замирать и физически щипать себя за руку.
Вот и сейчас, когда я стояла в главной спальне дома Оппенгеймеров с четырехметровым куполом потолка, подпираемым деревянными балками, развевающимися сшитыми вручную шторами, окаймляющими вид на закат на озере Ланье, у меня был этот
Мое ощущение, что я всего этого недостойна, только усилилось, когда я услышала звук открывающейся позади меня двери. Обернувшись, я увидела в дверном проеме прекрасного принца, который унес меня в этот роскошный замок. Он небрежно оперся рукой о косяк, отчего его черная майка слегка задралась. Между ней и ремнем в заклепках, удерживающим низко сидящие черные джинсы, проглядывала полоска загорелой кожи и накачанных мускулов – отчего у меня слегка захватило дыхание.
Мы с Гансом даже не обменялись ни словом. Просто стояли, заливаясь слюной друг по другу, пока наши зрачки не перестали расширяться.
Вдруг Ганс с усмешкой протянул мне свой телефон и сказал:
– Мама хочет с тобой поговорить.
–
– Нет, – прошептал Ганс, прикрывая телефон свободной рукой. – Думаю, проблемы у меня.
Он снова сунул мне телефон. На этот раз я его взяла.
Прижав к уху маленькую черную штуку, я сморщилась и сказала самым бодрым своим голосом:
– Здравствуйте, миссис Оппенгеймер.
– Привет, Биби. Как дела, дорогая? – ее голос был теплым и легким, с отчетливым немецким акцентом. Она мне тут же понравилась.
– Отлично, спасибо. Как проходит ваша поездка?
– Отшень корошо. Мой муж – как это? – в полном фосторге. Нам фсе отшень нравится. Особенно Болшой Каньон.
– Я бы тоже хотела когда-нибудь его увидеть, – ответила я, пожимая плечами в сторону Ганса.
– Биби, мне кое в чем нужна твоя помошчь. Кажется, мой сын в этот месятц забыл заплатить взнос за дом и хозяйство. Как ты думаешь, ты сможешь помотчь ему в этом?
Подавив смешок, я взглянула на Ганса. Тот виновато улыбнулся.
– Конечно, миссис Оппенгеймер. Что мне надо сделать?
– О, спасибо. Зови меня Хельга.
Хельга объяснила мне, где найти ее чековую книжку, как заплатить взнос за дом и оплатить счета за электричество, газ, телевидение и телефон, рассказала, где какая еда, и даже поручила мне поливать ее цветы. Она не сказала, что мне можно водить ее новенький кабриолет БМВ Z3, но она и не сказала, что
К тому моменту, как я повесила трубку, я уже стала почетным управляющим. И, что еще важнее, я стала личным героем Хельги Оппенгеймер.
– Блин, твоя мама теперь обожает меня, – похвалилась я, отключая телефон и возвращая его Гансу.
– Да я сам
– Я тоже соскучилась, – мне так хотелось схватить его за уши и вцеловать улыбку обратно на его жалобное лицо, но я должна была держаться. – Но у меня еще столько этих чертовых уроков. Прости, милый. Мне надо выучить художника, год создания и местонахождение еще пятидесяти картин, и все до завтра. А еще, – я подошла к огромной, вишневого дерева кровати Оппенгеймеров и взяла видеокассету, выпавшую из моего рюкзака, – мне надо посмотреть это кино для урока киноведения,