Рокоссовский

– Ждать больше нельзя. Рассчитывать на то, что подойдут силы с востока, – не приходится, а значит, нам нечем помочь окруженным. Нет никакой уверенности, что они смогут сами вырваться – немцы оседлали магистраль прочно. – Командарм чуть помолчал. – Значит, единственный выход – уходить. Но идти на Гжатск нельзя, это ничего не сулит, кроме жертв и разгрома. И на автостраде и в Гжатске полно немецких войск. – Голос Рокоссовского стал немного громче. – Я принял решение – прорываться на северо-восток. Там у немцев скорее всего недостаточная плотность, и там больше возможностей встретить наши части, ведь мы не одни выходим из окружения. – Он заговорил чуть быстрее. – Весь имеющийся личный состав разбить на три колонны. Правую поведет Казаков, центральную – я, левую – командир полка связи. Во втором эшелоне пойдут все автомашины, его поведет Орел. Броневики и танки идут вместе с центральной колонной. Эскадрону НКВД организовать разведку. Все, кроме водителей автомашин, идут пешком. Выступаем сегодня вечером. У меня все, товарищи.

Несколько недель назад на Ярцевском рубеже, когда Рокоссовский собирал вышедших из окружения бойцов и командиров и вливал их в свои дивизии, он всегда повторял, что там, где командир действует так, как ему положено, не может быть паники, не может быть растерянности, не будет лишних жертв. Теперь ему предстояло на деле доказать это своим подчиненным.

Лобачев собрал командиров, бойцов, шоферов, связистов. Лица собравшихся из-за наступившей темноты трудно было различить. Командарм вкратце объяснил, что предстоит совершить.

– Мы должны двигаться перекатами, за нами последуют автомашины. Главное – не расходиться на мелкие группы, мы воинская часть, мы идем и сражаемся вместе, блюдя старое воинское правило: один за всех, все за одного. Раненых обязательно уносить с собой, убитых, если нет возможности вынести тела, хоронить на месте. – И командарм еще раз повторил: – Главное, чтобы не было отстающих...

Около восьми вечера, когда колонны тронулись в путь, посыпал крупный дождь, дороги раскисли. Машин набралось много – около сотни, и вскоре из-за них начались остановки, так как приходилось то и дело вытаскивать их из грязи проселочных дорог при помощи танков.

Изредка то слева, то справа по ходу движения колонн вспыхивала перестрелка. Это разъезды сталкивались с немцами. Более или менее крупная стычка произошла лишь однажды, когда колонны сделали уже километров пятнадцать и приближались к деревушке, намеченной для привала. Головная застава наткнулась на группу мотоциклистов противника и пехоту на двух автомашинах. В завязавшейся охватке враг был рассеян.

Полное спокойствие и возможный в подобных условиях порядок все время сохранялись в колоннах. Слово «окружение», столь известное всем в 1941 году и столь часто вызывавшее панику и неразбериху в частях и подразделениях, не имевших твердой командирской руки, не могло оказать своего губительного влияния там, где руководил Рокоссовский.

Вместе со всеми шагал он по грязной лесной дороге. Присутствие духа, несмотря на сложную и чрезвычайно опасную ситуацию, ни на мгновение не покидало его. И в эту ночь, и в последующую окружающие с изумлением и восторгом отмечали, что командарм неизменно остается невозмутимым и хладнокровным. От него исходило ощущение полной уверенности, спокойствия, и оно, это ощущение, незримыми путями передавалось бойцам и командирам, В присутствии такого человека невозможно было впасть в растерянность или панику.

Около полуночи в лесной деревушке устроили привал, чтобы чуть отдохнуть и поесть. Рокоссовский, Малинин, Лобачев и еще несколько командиров зашли в одну избу. Несмотря на позднее время, никто из ее обитателей не спал. Гостей встретили приветливо.

– Что нового, юный разведчик? – спросил Лобачев мальчика-подростка, застенчиво прислонившегося к печке. Он явно стеснялся, и в разговор вступила хозяйка:

– Да какие могут быть новости, товарищ командир!

Немцы вот были днем...

– На трех танках, – внезапно осмелел паренек. – И машин пять с солдатами.

– В Ново-Дугине и Тесове их много...

– А где это? – заинтересовался Малинин. – Сейчас посмотрим на карте. Ага, километрах в пятнадцати к северу, – добавил он, обращаясь к Рокоссовскому.

В этот момент из угла избы послышался хриплый мужской голос:

– Что же вы делаете, товарищ командир!

На голос все обернулись. В углу, на кровати лежал седобородый старик.

– Это отец мой. Болен он, – извиняющимся голосом промолвила хозяйка, сделав движение к кровати, как бы пытаясь остановить старика. Он, не обращая внимания на дочь, пристально вглядываясь в Рокоссовского и, очевидно, определив в нем главного, голосом, в котором смешались боль и горечь, продолжал:

– Товарищ командир... сами уходите, а нас бросаете?

Молчание на несколько минут воцарилось в избе. Первым его прервал Лобачев:

– Наши неудачи временные, мы обязательно разобьем немецко-фашистские войска...

Старик, казалось, не слышал его слов. По-прежнему обращаясь только к Рокоссовскому, он говорил: