Лишь в ночной тиши, защищенная надежным покровом мрака, убедившись, что поблизости нет ни души, она изредка позволяла себе украдкой смахнуть слезинку-другую со своих нежных, как лепестки розы, щек. И только. Днем эта обворожительная юная леди вела себя поистине безупречно. Она была сама непосредственность и веселость, и никто, кому довелось бы наблюдать за ней в течение дня, будь то самый пристрастный судья, не мог бы поставить ей в вину угрюмость и замкнутость, хотя лишь одному Богу было известно, какая невыразимая печаль беспрестанно терзала ее несчастное сердце.
Здравый смысл подсказал девушке, что забвения от неизбывной тоски, безжалостно точащей ее сознание, следует искать в достойном, полноценном труде. Кроме того, она прекрасно понимала, что для достижения наиболее высокого эффекта ей необходима временная смена жизненных условий и окружения, ибо теперь даже случайное столкновение с Уильямом Уэйтменом, который по-прежнему регулярно посещал гавортский пасторат, лишь отчаяннее бередило ее душевную рану.
…Итак, Энн Бронте решилась вновь испытать свои силы на поприще гувернантки. Она дала объявление в местную газету и очень скоро получила весьма заманчивое предложение от почтенного семейства Робинсон — владельцев обширного поместья Торп Грин в двенадцати милях от Йорка, куда и отбыла незамедлительно в мае 1840 года.
С тех пор в благословенный гавортский пасторат стали приходить весточки от его славной юной обитательницы. То были исключительно бодрые, жизнеутверждающие послания, где сообщалось, что девушка бесконечно довольна своим новым местом.
Вопреки пессимистичному прогнозу Шарлотты и Эмили, полагавших, что первоначальные восторги малютки Энн, каковые та, отступая от своей природной сдержанности и благоразумной осторожности в высказываниях, весьма щедро расточала по поводу пышного великолепия усадьбы Торп Грин, а также — по поводу удивительной доброты и учтивости ее хозяев, со временем поостынут, старшие дочери преподобного Патрика Бронте все явственнее убеждались в обратном. С величайшим недоумением наблюдали они, как пылкий энтузиазм их младшей сестры стремительно возрастает от письма к письму.
Воодушевленная отрадными вестями, регулярно прибывавшими из Торп Грина, Шарлотта, в свой черед, решилась попытать счастья и в марте 1841 года получила место гувернантки в поместье Аппервуд-Хаус в Родоне, близ Бредфорда — резиденции Джона Уайта, эсквайра.
На этот раз ей действительно повезло: она попала в приветливую, доброжелательную семью. Хозяева оказались порядочными, чуткими людьми — одними из тех немногих, к кому не пристает пресловутая скверна богатства. Мистер и миссис Уайт относились к своей гувернантке с должным уважением, без тени спесивости, и тем не менее Шарлотта все более и более убеждалась в своей совершеннейшей непригодности к занятиям подобного рода. Помимо традиционного обучения хозяйских детей и постоянного присмотра за ними, в обязанность гувернантки здесь также вменялось и ежевечернее шитье, в конце концов, совершенно изнурившее ее силы. Да и жалованье Шарлотты, составлявшее всего шестнадцать фунтов в год, было слишком ничтожным, чтобы хоть в какой-то мере окупить неблагодарный труд гувернантки.
Вернувшись домой на каникулы, старшая пасторская дочь стала серьезно подумывать о том, каким образом можно было бы наиболее верно избежать для себя и своих сестер той унизительной участи, на какую они себя смиренно обрекали. Своеобразной нитью спасения могла явиться идея, незаметно поселившаяся в угрюмых стенах гавортского пастората. Идея эта поначалу казалась лишь призрачной Химерой, а между тем все явственнее приближалась к реальному воплощению в жизнь.
«В этом доме зреет проект, — пишет Шарлотта своей подруге Эллен Нассей, — который Эмили и я очень хотели бы обсудить с тобой… Папа и тетя то и дело заговаривают о том, чтобы мы —
В самом деле, при сложившихся обстоятельствах идея о создании и обустройстве собственной школы представлялась Шарлотте, а также и Эмили — наилучшим выходом из положения. Школа должна была обеспечить сестрам стабильный доход, а главное — независимость и некоторый досуг при самостоятельном полноценном труде.
«Школа сестер Бронте» — и этим все было сказано. Здесь уже не придется больше покорно преклонять колена перед вышестоящими. Не будет здесь ни Сиджвиков, ни Робинсонов, ни Уайтов, принуждающих пасторских дочерей к унизительному раболепию. Отныне все изменится. Теперь уже они станут руководителями, а не подчиненными и смогут распоряжаться своей жизнью сами, по своему усмотрению.
«Безусловно, это выход, — думала Шарлотта, — и не просто выход, но, быть может — единственное спасение для всех нас!»