Роковая тайна сестер Бронте

Теперь пасторским дочерям оставалось лишь ждать вестей из Гаворта. Особенно напряженно ждала Шарлотта. Она не могла и представить себе разлуки с месье Эгером. Ей претила сама мысль о возможности расставания с ним.

Шарлотта Бронте впала в отчаяние. Ей казалось, что, покидая пансион, она самым бессовестным образом бросает своего дорогого Друга и Учителя, предает его, оставляет на произвол судьбы. «Неужели ничего нельзя поделать? — с неистовою горечью думала девушка. — Неужели это тупик?»

Ситуация, в которой оказалась Шарлотта, и впрямь была тупиковой. Месье Эгер — женатый мужчина и, несомненно, привязан к своей жене. К тому же он был ослеплен страстью. Догадывался ли он об истинной сущности этой женщины? Видел ли ее подлинное обличие? Едва ли, как полагала Шарлотта. Будь то иначе, он наверняка порвал бы с нею. Месье Эгер был слишком порядочным, чтобы руководствоваться в подобном положении здравомыслием и прыткой коммерческой хваткой. Это был гордый, волевой человек высокого ума и чуткого сердца. Шарлотта была убеждена — он нипочем не снизошел бы до мезальянса.

Вероятно, мадам его обольстила. Кто-кто, а уж она-то владела этим искусством в совершенстве. И пылкий, страстно увлекающийся месье Эгер поддался ее неотразимым чарам. Он сотворил себе идола из плоти и крови и восхищался этим плодом своего воображения столь же искренне, как мудрый ваятель Пигмалион своей несравненной Галатеей. Но истории такого рода, как правило, имеют печальный конец. Галатея оказалась коварна. Мадам Эгер — тоже. Идолы несут с собой неминуемый раздор. Они опасны в самой своей сущности.

Могла ли Шарлотта подвергнуть осуждению месье Эгера только за то, что он повторил ошибку своего легендарного предшественника? Конечно же, нет! Он оказался лишь добровольной жертвой обстоятельств. Он сознательно пошел на позорное самобичевание, ибо тяжелые удары грубых прутьев мнились ему мягкими, бархатными прикосновениями нежных розовых лепестков. Тем трагичнее было его положение. Похоже, он совершенно забыл о том, что у роз есть шипы.

Что можно было с этим поделать? Поговорить с месье? Попытаться открыть ему глаза на правду? Нет! Это разобьет ему сердце, а сама Шарлотта окажется отлученной от него навеки. Это было бы более чем жестоко — это было бы кощунственно! Шарлотта не видела выхода из создавшейся ситуации. Чем больше она размышляла над этим, тем вернее загоняла себя в тупик. У нее было такое ощущение, будто из ее бренной плоти постоянно вытягивают душу. Зловещая, устрашающая пустота стремительно и неотступно надвигалась на бедную пасторскую дочь, застилая ее сознание.

Шарлотта невольно задавалась вопросом, что было бы, если бы она встретилась с месье Эгером при иных обстоятельствах? Блаженная и вместе с тем страшная мысль! В самом деле: могла ли она ждать, что такой утонченный, образованный человек, как месье Эгер, когда-либо был бы способен обратить свой взор к ней — невзрачной, невежественной провинциалке, позволившей себе неслыханную дерзость хотя бы на мгновение возмечтать о подобном счастье! Не глупо ли искушать Химеру? И все же девушка не могла удержать себя от могучего соблазна предаваться — хотя бы изредка — сладостным мечтам, проливавшим живительный бальзам на ее саднящие зияющие раны. Тщетная процедура. Подобное исцеление, в конце концов, неизбежно окажется губительным, ибо уже в самой основе его лежит разрушительное начало.

Существо Шарлотты было стремительно ввергнуто в хаос — тот самый, где уже блаженно пребывало существо месье Эгера. Оба они предались сладостному самообману. Обоим было суждено испить до дна горькую чашу неразделенных ЧУВСТВ.

Шарлотта страдала. Страдала глубоко. Страдала мучительно. Наконец переполнявшее ее отчаяние достигло своего предела. Воля ее была сломлена. Жалкие крохи Надежды, некогда поселившиеся в ее сердце, теперь рассеялись окончательно. Что же оставалось на ее долю? Лишь одно — Зловещая Пустота, поселившаяся на том самом месте, где некогда ютилась Душа, и ослепившая сознание несчастной девушки беспредельным мраком.

Не в силах совладать с собою, Шарлотта, сидевшая вместе с Эмили на одном из уроков, резко поднялась со своего места и, машинально бросив розовощекой, дородной maitresse[38]: «Прошу меня простить!» — опрометью кинулась в дортуар — благо его еще не успели запереть на день, как это делалось обычно. Примостившись на стул напротив своего бюро, она судорожно закрыла лицо руками и разразилась буйным потоком горьких слез.

Шарлотта рыдала долго. Столп беспредельной тоски, отчаяния, негодования, постепенно поднимавшийся в ее сознании в продолжение всех последних месяцев, стремился прорваться наружу. Если бы девушка не поддалась своему отчаянному порыву, она могла бы просто сойти с ума.