Роковая тайна сестер Бронте

— По-моему, Эдмунд, будет лучше, если мы отложим этот разговор до более подходящего случая.

— Прости, радость моя, вынужден с тобой не согласиться: более подходящего случая может и не представиться, — язвительно заметил владелец Торп Грина. — Господь может призвать меня к себе в любой момент; и я отнюдь не намерен откладывать в долгий ящик осуществление своего решения. Так что никакие твои увещевания меня не вразумят.

На минуту он смолк, по-видимому, ожидая ответной реакции супруги, но она не проронила ни слова.

— Что касается сестры этого юноши, — продолжал мистер Робинсон, — то я не вижу повода пренебрегать ее услугами. Эта славная девушка столь добросовестно исполняла свои обязанности, что, несомненно, заслуживает всяческих поощрений.

И снова воцарилось незыблемое молчание; пасторскому сыну показалось, что в этой мрачной тишине он слышит отчаянное биение собственного сердца. Безмолвное напряжение достигло наивысшего предела. Рука юноши инстинктивно потянулась к ручке двери, что вела из классного кабинета в спальню — той самой, возле которой он и стоял все это время. Дверь неслышно приоткрылась, и Патрик Брэнуэлл выглянул в обнажившийся проем. С такой позиции он мог беспрепятственно наблюдать за происходящим без существенного риска быть обнаруженным самому или, как говорится, пойманным на месте преступления. Потайной ход со стороны спальни был занавешен атласной драпированной тканью, надежно скрывавшей юношу от посторонних взоров, но отнюдь не утаивавшей от него сцены, разыгрываемой супругами Робинсон.

Взору его предстала совершенно неожиданная душераздирающая картина: прекрасная миссис Робинсон стояла на коленях возле кровати — той самой просторной кровати, где еще недавно он познавал вершины наслаждения в ее объятиях и где теперь торжественно возлежал престарелый владелец поместья; ее нежные, изящные кисти рук были молитвенно сжаты у пышной груди.

— Ради всего святого, Эдмунд, сжалься над бедным мальчиком! — воскликнула она в порыве безграничного отчаяния. — Я никогда не прощу тебе твоего ужасного бессердечия, если ты все же решишься… решишься отпустить этого несчастного скитаться по белу свету, как нищего бродягу!.. Никогда, слышишь, Эдмунд, никогда!

Эдмунд Робинсон поднял голову. В его усталых страдальческих глазах внезапно вспыхнуло такое злобное торжество, от которого пасторского сына прошиб холодный пот.

— Ты не простишь меня?! Ты?! — напряженный голос владельца Торп Грина сорвался в гнусавый хрип. — Уж не держишь ли ты меня за полного дурака, Аннабелла? Ты полагаешь, я ничего не понял? Это же ясно, как божий день! Достаточно лишь поглядеть на вас обоих, чтобы вполне убедиться в вашем постыдном вероломстве!

Аннабелла Робинсон мгновенно побледнела и пошатнулась, будто ее ударили бичом.

— Ты просишь меня сжалиться над ним? — продолжал мистер Робинсон, пребывая в состоянии аффекта, — А много ли у тебя было жалости ко мне, когда ты прямо на моих глазах заигрывала с ним? Думаешь, я не видел, как томно ты глядела на него всякий раз, как он представал перед твоим взором, — даже на званых обедах, не гнушаясь общества гостей? Это вполне в духе благовоспитанной замужней дамы и образцовой матери семейства, ты не находишь, милая?

В голосе достопочтенного хозяина поместья слышался язвительный сарказм, выдававший глубокую тайную обиду.

— Прекрати, Эдмунд! — взмолилась миссис Робинсон, — Немедленно опомнись! Ты не отдаешь себе отчета в своих словах!

— Неужели? — глаза Эдмунда Робинсона сверкнули вызывающим блеском, — Аннабелла, дорогая, только не пытайся меня одурачить. Я уже стар и достаточно умудрен опытом.

Голос мистера Робинсона смягчился; лицо его приняло свое обычное страдальчески-смиренное выражение. Миссис Робинсон смотрела на супруга во все глаза; в ее исполненном неподдельного ужаса взоре читался немой вопрос.

— Я вижу, моя дорогая, ты удивлена, что я раскусил тебя? — спросил мистер Робинсон с едва слышным смешком. — Смею тебя уверить, это было предельно просто. Ты сама выдала себя с потрохами.

Он судорожно закусил губу и беспомощно закатил глаза, точно под буйным натиском внезапной боли. Несколько отдышавшись, он продолжал:

— Ты превзошла саму себя, дорогая! Только представь: обворожительная зрелая женщина в порыве отчаяния бросается на колени перед своим больным престарелым супругом и молит его проявить благородное милосердие к ее молодому, статному любовнику — не правда ли, трогательная картина? — его бледные потрескавшиеся губы скривились наподобие меланхоличной маски Пьеро из старинной итальянской комедии «Del arte». Он немного помолчал, а затем вновь заговорил низким, глубоким голосом, льющимся словно бы из неведомых плоскостей потустороннего мира:

— Почтенная супруга владельца знатного родового поместья возносит пламенные молитвы о снисхождении к самому обыкновенному наемному работнику. Право же, лишь истинно любящая женщина способна на подобное унижение.