Роковая тайна сестер Бронте

— После моих бредовых видений и нынешнего нелепого обморока это было бы просто смешно… — Патрик Брэнуэлл слабо улыбнулся. — Вы и не представляете, чего мне стоит сдерживать себя и сохранять видимость самообладания даже при мимолетных встречах с вами — такой близкой и столь недосягаемой.

— Если бы ты только дал мне знать! — взволнованно шептала миссис Робинсон, приподняв пасторского сына за плечи и страстно прижав его к себе, точно свирепая львица, бдительно охранявшая свою добычу. — Клянусь, я бы нашла способ устроить все как надо! Бедный мой мальчик! Выходит, что мы с тобою мучили друг друга невесть зачем!

Она бережно вернула его голову в прежнее положение на подушку и устремила на него печальный, нежный взор.

— Аннабелла!.. — послышался исполненный неодолимого отчаяния возглас пасторского сына, — Не надо… умоляю вас, не смотрите на меня так… вы надрываете мне сердце!

Он смолк; настойчивый взор миссис Робинсон стал еще более мягким и проникновенным, в нем ясно читалась отчаянная мольба.

— Поймите же, мы не должны! — продолжал юноша срывающимся голосом. — Это безбожно и бесчеловечно — так подло обманывать того, кто обречен на близкую кончину!

— Эдмунд ничего не узнает! Клянусь тебе, душка Пэт! Мы с тобой будем встречаться здесь, в этой спальне по завершении твоих занятий с Эдди. Ну, так как, мой дорогой? Ты согласен?

Он снова заглянул в ее глаза, горевшие страстной мольбою, и не смог сдержать невольной улыбки. Что-то непостижимо трогательное было в этих ее призывах: нечто, изобличающее ее по-детски чистую наивность, которая разила его в самые сокровенные глубины сердца и устанавливала над ним безраздельную тайную власть.

Более чем удивительным казалось юноше и то, что эта женщина была начисто лишена той напыщенной надменности, какая обыкновенно свойственна дамам ее положения. Ее поразительное дружелюбие и учтивость бросились в глаза пасторского сына, едва только он успел переступить порог этого роскошного особняка. Позднее он имел удовольствие убедиться, что искренность и добродушие владелицы Торп Грина отнюдь не призваны служить эффекту показного блеска, ибо они коренились в самой ее натуре, естественность которой покоряла его сердце вернее тысячи всевозможных уловок и ухищрений самой искусной соблазнительницы во всей Англии.

И этот ее взгляд — ясный, глубокий, будоражащий самые недра души. Какой мужчина способен устоять перед той, кому этот взгляд принадлежит? «Одного лишь сознания возможной близости с такой женщиной довольно, чтобы потерять голову!» — восхищенно думал Патрик Брэнуэлл.

Словом, он долее не смог противиться столь пленительному сладострастному искушению. Соблазн был слишком велик. Отныне роскошная спальня Торп Грина стала постоянным убежищем блистательной хозяйки имения и ее тайного юного любовника. Они встречались здесь каждый божий день, стараясь улучить любую подходящую возможность, чтобы, скрывшись из виду прочих обитателей особняка и, прежде всего, его законного владельца, как можно скорее оказаться в объятиях друг друга и, очертя голову, кинуться в омут безрассудной страсти. Обольстительная хозяйка называла своего возлюбленного «carino» и с непревзойденным, истинно итальянским мастерством распаляла в нем буйный темперамент.

Патрик Брэнуэлл оказался добровольным пленником непостижимого сладостного дурмана, затмевающего рассудок и ослепляющего сознание. Юноша позабыл обо всем на свете: и о своем положении подчиненного в этом доме, и об ответственности миссис Робинсон перед мужем и детьми, и о собственном чувстве долга… Везде и всюду он видел лишь Ее, все его мысли были о ней — остальное мгновенно меркло перед Ее восхитительным образом.

…Как-то раз промежуточная дверь, ведущая из классного кабинета в спальню почтенных супругов Робинсон, оказалась не заперта. Патрик Брэнуэлл решил, воспользовавшись случаем, преподнести сюрприз своей единовластной хозяйке. Он тайком проник в спальню из кабинета, где просидел погруженный в глубокое раздумье все утро, и, примостившись на высокий табурет из красного дерева, помещавшийся у изголовья кровати, с терпеливостью истинного жреца, смиренно преклоняющего колена пред ликом идола в индийской пагоде, стал ожидать появления своей Богини.

Довольно долго просидел он в благословенном одиночестве, услаждая свой праздный взор созерцанием ослепительного великолепия роскошного покоя спальни, облицованной белым мрамором, натертым до блеска и отражавшим, как в зеркале, бронзовые силуэты множества канделябров, причудливо украшавших стены.

Наконец снаружи послышался гулкий стук приближающихся шагов, и сердце пасторского сына замерло в благоговейном предвкушении пленительного сладостного восторга…