Роковая тайна сестер Бронте

Узнав, что первый роман Шарлотты «Учитель», не прошедший в свое время строгой цензуры издателей, так до сих пор и не напечатан, преподобный мистер Николлс поинтересовался, сохранилась ли рукопись этого произведения и, получив утвердительный ответ, изъявил желание ознакомиться с нею. Пасторская дочь быстро достала из ящика своего стола бесценную рукопись и, не говоря ни слова, вручила это сокровище викарию.

Несколько дней спустя рукопись «Учителя» была благополучно возвращена ее владелице. Мистер Николлс отдал Шарлотте кипу испещренных мелкими буквами листов и, не сказав ни слова, удалился, оставив пасторскую дочь пребывать в совершеннейшем недоумении по поводу его странного поведения. Очень скоро викарий снова появился в ее комнате, но на этот раз он был не один: в его руках смешно барахтался прелестный кривоногий щенок мастифа, стремившийся, очевидно, поскорее вырваться на свободу.

— Какое чудо! — восхитилась Шарлотта.

— Я рад, что этот озорник вам понравился, — живо отозвался мистер Николлс. — Теперь он ваш.

— Но где вы раздобыли его, Артур? — спросила дочь пастора.

— Выиграл в благотворительную лотерею, — пошутил карий, и оба весело рассмеялись.

Немного придя в себя, Шарлотта продолжила допрос:

— И почему же вы решили преподнести мне столь неожиданный презент? Да еще бог весть каким образом ухитрились выбрать мою любимую породу!

— А вы не догадываетесь? — таинственным тоном произнес мистер Николлс, — Вы разве позабыли о том, что сами же упоминали о щенке мастифа в вашем первом романе?

— И правда! — радостно отозвалась пасторская дочь, Но, мгновенно нахмурившись, добавила: — Однако, полнится, в моем романе несчастного пса ожидал весьма печальный конец!

— Вы, должно быть, испытали глубокое огорчение, дорогая Шарлотта, описывая его страшную гибель! — взволнованно отозвался Артур Николлс. — Вот я и решил теперь возвратить вам четвероногого друга живым и здоровым.

— Благодарю вас, Артур, — мягко улыбнулась Шарлотта и, помолчав немного, робко спросила: — А что вы думаете о самом «Учителе»?

— Что же, по-моему, очень хорошее произведение, — ответил почтенный викарий, — Правда, я не силен в художественной литературе, но мне понравилось. За приятным для чтения изящным и лаконичным стилем ощущается возвышенность мыслей и глубина чувств.

— Вы действительно так думаете? — спросила пасторская дочь, устремив на своего собеседника исполненный потаенной надежды взгляд и, неожиданно для самой себя, промолвила: — Признаться, я была нынче очень расстроена вашим внезапным уходом сразу же после того, как вы вернули мне рукопись.

— Я всегда считал вас талантливой писательницей, — убежденно произнес викарий и, увидев, что дочь его патрона покачала головой с легкой укоризной, решительно добавил: — Да, да, именно так я и думал! Вы же знаете, что заставляло меня некогда высказываться иначе! Все из-за моего скверного характера. Но я надеюсь на ваше природное милосердие. И снова покорно прошу: простите мне мою глупую дерзость!

— Я уже давно простила вас, Артур, — примирительно проговорила Шарлотта и обворожительно улыбнулась викарию.

В этот момент норовистый щенок высвободился-таки из рук своего прежнего благодетеля и с пронзительным визгом кинулся к ногам новой хозяйки.

— Вот видите, он вас признал! — радостно возвестил мистер Николлс. — Ну что ж: оставлю вас. Вам ведь, вероятно, не терпится познакомиться поближе с вашим новым питомцем?

— Но я не хочу, чтобы вы уходили, Артур! — решительно произнесла пасторская дочь.

— В самом деле? — спросил викарий, исполненный страстного волнения. — Ну что же, тогда, если позволите, я останусь.

И они провели вместе чудесный вечер, забавляясь с проказником-щенком и наслаждаясь обществом друг друга.

* * *

В последующие дни страстный, безудержный поток мыслей Шарлотты Бронте то и дело обращался к Артуру Николлсу. И мысли эти доставляли ей тайную невыразимую радость. Она и сама была поражена, насколько переменилось ее мнение о нем с тех пор, как он поселился в гавортском пасторате.

Если раньше он представлялся ей грубым, неотесанным, надменным педантом, то теперь она видела перед собой необычайно доброго, деликатного, преданного человека. Она постепенно постигла всю силу его привязанности, его безграничное внутреннее обаяние и подлинную чистоту души. Никто в целом мире не дарил ей еще столь деятельной безотказной заботы, такого самоотверженного внимания. И этот нескладный, неказистый с виду мужчина стал ей теперь дороже всех на свете. Это о нем тосковала она, печально склоняясь над толстой рукописью своего подходящего уже к завершению романа; о нем изливала она свою скорбь в поэтичных, пронизанных отчаянной трепетной страстью заключительных главах: