Роковая тайна сестер Бронте

«<…> Знак будущей жизни нам дается. Кровью и огнем, когда надобно, начертан бывает этот знак. В крови и огне мы его постигаем. Кровью и огнем окрашивается наш опыт. Страдалец, не лишайся чувств от ужаса при виде огня и крови. Усталый путник, препояшь свои чресла; гляди вверх, ступай вперед. Паломники и скорбящие, идите рядом и дружно. Темный пролег для многих путь посреди житейской пустыни; да будет поступь наша тверда, да будет наш крест нашим знамением. Посох наш — обетования того, чье „слово право и дела верны“, упованье наше — промысел того, кто „благоволением, как щитом, венчает нас“, обитель наша — на лоне его, чья „милость до небес и истина до облаков“ и высшая наша награда — царствие небесное, вечное и бесконечное. Претерпим же все, что отпущено; снесем все тяготы, как честные солдаты; пройдем до конца наш путь, и да не иссякнет в нас вера, ибо нам уготована участь славнейшая, нежели участь победителей: „Но не ты ли издревле господь бог мой, Святый мой? Мы не умрем“ <…>»[88].

Неиссякаемый поток мыслей Шарлотты был внезапно прерван несколько робким, но настойчивым стуком в дверь. Получив приглашение войти, в комнате появился мрачный и нелюдимый викарий достопочтенного Патрика Бронте преподобный Артур Николлс. В руках он держал поднос с чашечкой чая, от которого исходил восхитительный аромат мяты, и со свежим яблочным пирогом.

— Мистер Николлс? — удивилась Шарлотта.

— Извините, что побеспокоил вас, — поспешил объясниться вошедший, — но вы за целый день ничего не ели. Вам следует подкрепиться прежде, чем продолжать работу.

— Но почему вы не подослали ко мне Марту, а явились сами? — спросила дочь пастора, изумляясь нелепости происходящего все больше и больше. Подумать только! Сам гордый и, как ей всегда казалось, несколько надменный викарий снизошел вдруг до того, что по собственной воле исполняет теперь обязанности прислуги.

— У Марты сегодня выходной, и она отправилась в Кейлей навестить своих родных, — ответил мистер Николлс. — Прошу вас, выпейте чаю, покуда он не остыл.

— Ах да… я совсем забыла о том, что у Марты выходной… — проговорила Шарлотта с некоторой озадаченностью. — Но сейчас не время для чая, — заметила она, устремив испытывающий взор на своего угрюмого собеседника. — Ведь мой отец еще не звонил в колокольчик, возвещая о том, что пора спускаться? Не так ли, сударь?

— Время уже настало, — заверил ее Артур Николлс, — но ваш отец теперь изволит почивать. Я не решился будить его.

Шарлотта невольно улыбнулась. Это была ее первая улыбка, подаренная замкнутому в себе, неказистому викарию за те несколько лет, которые он провел в благословенном гавортском пасторате.

— Вам нужно побольше отдыхать, — с неожиданной покровительственностью произнес мистер Николлс. — Вы трудитесь целыми днями и совсем не щадите своих сил.

— Вы так полагаете? — спросила пасторская дочь с печальным вздохом. — А разве вам есть до этого дело, сэр? Вам ведь вовсе не нравится моя работа. Помнится, вы даже частенько позволяли себе открыто смеяться над моими сочинениями. Или вы вообразили, что я была настолько не в себе, что не замечала ваших насмешек?

Викарий исподлобья взглянул на дочь своего патрона; в этом угрюмом взгляде выражалась глубокая боль и обида.

— Вы недолюбливаете меня… я знаю! — проговорил он в порыве отчаяния, — Конечно же, ни моя невзрачная внешность, ни мои своеобразные грубые манеры, ни мой скверный взбалмошный нрав — ничто не может внушить вам симпатии ко мне! Но вы ошибаетесь, полагая, что я не уважаю ваш труд. Напротив — я с удовольствием прочел ваши романы.

— Неужели? — с сарказмом заметила Шарлотта. — Вероятно, именно тем самым удовольствием, что вы получаете от их прочтения, объясняется та неслыханная дерзость, с которой вы о них отзываетесь?