Роковая тайна сестер Бронте

— Я раздражаюсь помимо своей воли. Это случается вовсе не потому, что мне не нравятся ваши произведения, скорее, как раз наоборот — потому, что слишком нравятся. Изо дня в день я вижу вас за работой и с несказанной горечью замечаю, что этот изнурительный труд постепенно высасывает все ваши силы. Мне больно смотреть, как вы днями и ночами просиживаете в своей комнате за этим неблагодарным занятием, и я срываюсь. Прошу вас, простите меня и забудьте о тех глупостях, которые я позволял себе высказывать сгоряча, — в осипшем голосе Артура Николлса чувствовалось необыкновенное волнение и подлинное раскаяние.

— Так, стало быть, вы и в самом деле считаете это занятие неблагодарным? — с горечью заключила пасторская дочь. — Значит, по-вашему, результаты моих трудов не оправдывают затраченных усилий? В таком случае, должна вас разочаровать: я придерживаюсь иного мнения на этот счет.

— Я лишь хотел сказать, что постоянная работа безжалостно изматывает вас, стремительно загоняя вас в тупик. В Священном писании говорится, что сам Господь Бог создавал небо и землю в течение шести дней, на седьмой же Он позволил себе отдых в упоительном созерцании плодов своих деяний. И, если вы не последуете Его примеру и не оставите хотя бы на время свои творения, они, в конце концов, погубят вас, а я этого не переживу!

— Никогда бы не подумала, что вы можете так обо мне беспокоиться, мистер Николлс! — произнесла Шарлотта. В тоне ее, однако, не ощущалось уже той подчеркнутой язвительности, которой она стремилась попотчевать незадачливого викария в начале разговора и которую довольно успешно сохраняла практически на всем его протяжении.

— Да, могу! — взволнованно ответил Артур Николлс. — Если бы вы только знали, как я о вас беспокоюсь!.. Однако чай уже почти остыл, — поспешил добавить он. — Прошу вас, выпейте эту чашку и отведайте пирога. Не хочу кичиться своими кулинарными способностями, но, как мне показалось, этот пирог получился достаточно вкусным, потому я и осмелился предложить его вам.

Пасторская дочь устремила на викария взгляд, исполненный удивления, смешанного с невыразимой благодарностью.

— Так, значит, вы сами его испекли? — в радостном кошении спросила она. — Испекли для меня?

— Ну да, — ответил он, смущенно потупив взор, — Чего же здесь такого сверхъестественного?

— Спасибо, — тихо промолвила Шарлотта, тронутая подобным вниманием до глубины души.

— Вам не за что меня благодарить, — возразил Артур Николлс. — Это самое малое, что я мог сделать для вас, дорогая мисс Бронте.

Они смотрели друг на друга так долго, как только позволяли законы приличия и собственная стыдливость скромного викария и наделенной всеми возможными добродетелями пасторской дочери. Как будто они видели друг друга впервые; во всяком случае, для Шарлотты Бронте, можно сказать, так оно и было: она в первый раз увидела этого дотоле неприятного ей человека в столь неожиданном благородном свете.

— Ну что же, — мягко произнес мистер Николлс, — я, пожалуй, пойду. Скоро проснется ваш почтенный батюшка. Мне нужно подготовить для него отчет о наших приходских делах. Желаю вам доброго вечера, дорогая мисс Бронте.

Он медленно двинулся к двери, явно желая отсрочить момент расставания, но не находя для этого предлога.

— Артур! — робко окликнула его Шарлотта; она могла позволить себе обратиться к нему по имени, так как по своему положению они были на равных — в этом состояла неоспоримая привилегия простого викария перед состоятельными лондонскими друзьями Шарлотты Бронте, обращение к которым было сопряжено с непременным употреблением дежурных приставок «мистер, мисс и миссис».

Артур Николлс остановился и оглянулся.

— Если вам захочется поговорить со мной, можете прийти сюда снова. Заходите, когда пожелаете. Я буду рада видеть вас.

С тех пор преподобный Артур Николлс стал наведываться к дочери своего патрона ежедневно. Его появления в ее комнате теперь не заставали Шарлотту врасплох, как это было в первый раз. Она уже привыкла к этим регулярным визитам и, более того, не раз ловила себя на мысли, что часы, проведенные в обществе викария, ей дороги и она с нетерпением ожидает новых встреч.

Вероятно, и сам мистер Николлс испытывал те же чувства. Казавшийся прежде равнодушным к своей внешности, теперь он стал то и дело останавливаться перед большим зеркалом, находившимся в гостиной пастората, задумчиво вглядываясь в свое отражение и с печальными вздохами размышляя, как можно хотя бы немного исправить положение. Он тщательно приглаживал свои непослушные волосы, поправлял одежду и, убедившись, что более ничто делу не поможет, в последний раз критически оглядывал себя с головы до ног, после чего, не ощущая ни малейшего удовлетворения своим видом, расстроенно отходил в сторону.