Роковая женщина

— Надеюсь, эти покои удовлетворят вас, мэм, — сказал пожилой дворецкий-англичанин. — Здесь останавливался герцог Бедфордский, нынешний, конечно, не его отец. И полковник и миссис Линдберг, хотя это было до меня. — Он слегка повел головой в сторону фотографии в серебряной рамке, где молодой Одинокий Орел[47] и его жена стояли с робким видом на лужайке в Кайаве между Элинор Баннермэн и ее мужем. Рядом с Патнэмом Баннермэном стоял маленький мальчик, который, как догадалась Алекса, был Артуром. К своему разочарованию, она не разглядела никакого сходства между мужчиной, за которым была замужем, и улыбающимся ребенком в старомодных штанах до колен и длинных носках.

Горничная, которая прибыла сразу после того, как дворецкий поспешил ретироваться, тоже называла ее «мэм» и выражала надежду, что она довольна комнатами. Алекса подтвердила это — в конце концов, они были достаточно хороши для миссис Линдберг и герцога Бедфордского, к совершила краткую экскурсию: небольшая столовая с видом на огромную лужайку, за которой сквозь оголенные ранней зимой деревья просвечивала река Гудзон, спальня с необъятной кроватью, из тех, на которых рождаются, рожают и умирают, ванная, удобная, но без особой роскоши, из чего явствовало, что Баннермэны и их гости не принадлежат к людям, проводящим здесь больше времени, чем необходимо.

— Обед будет в восемь, — сказала горничная, глядя в пол. — Коктейли подадут в нижней гостиной в семь. Я нужна, чтобы помочь вам одеться?

— Одеться?

— О, это не формальный обед, мэм. Старая миссис… я имею в виду миссис Баннермэн, всегда надевает к обеду длинное платье, но черные галстуки для джентльменов не обязательны.

— Думаю, что смогу справиться сама.

— Если вам понадобится помощь, просто позвоните. Звонок возле постели. Или если вы захотите принять ванну или еще чего-нибудь… Меня зовут Люсиль, мэм, и я приставлена к вам. Не желаете ли чаю? Сейчас подходящее время дня.

Алекса глянула в окно, где под сумрачным небом быстро угасал свет. Несмотря на то, что на лужайке было достаточно места для нескольких футбольных полей, на ней не было видно ни одного палого листа. Алекса попыталась догадаться, какое количество садовников здесь необходимо, чтобы чистить аккуратные гравиевые дорожки, приводить в порядок необъятные лужайки, подметать бесконечные гранитные террасы и мраморные лестницы, подстригать мили зеленых изгородей…

В умирающем свете окрестности Кайавы обладали хрупким совершенством нарисованного пейзажа. Вдали, там, где лужайка встречалась с лесом, Алекса разглядела движущуюся фигуру. Мужчина — она была уверена, что это был мужчина, по тому, как он шел, заложив руки в карманы пиджака, совсем как Артур, остановился, повернулся к дому, к на миг задержался, глядя, казалось, прямо на ее окно, затем пошел через лужайку твердой неторопливой походкой, словно возвращаясь домой с прогулки.

— Роберт Баннермэн здесь? — спросила она.

— Мистер Роберт приехал несколько часов назад. Из города, — добавила горничная, словно Нью-Йорк был отдаленным и таинственным местом, известным только Баннермэнам. Она опустила шторы и взбила несколько подушек — хотя вряд ли они в этом нуждались, но одного мимолетного взгляда было достаточно, что представления Элинор Баннермэн о домашнем хозяйстве были на сверхчеловеческом уровне, превышающем все нормальные стандарты.

— Чай — это прекрасно, — сказала Алекса.

После ухода Люсиль Алекса зашла в ванную и разложила на полке свою косметику. В Кайаве было нечто, угнетавшее ее — не столько размеры, думала она, сколько обстоятельство, что она была здесь посторонней, незванной гостьей. Даже если бы Артур остался жив и привез ее сюда, вряд ли бы она хоть когда-нибудь почувствовала себя здесь дома. Кроме тот, у нее было чувство, что Артур был, возможно, последним из Баннермэнов — за исключением Элинор, для кого Кайава представляла собой «дом» в полном смысле слова — но даже он предпочитал жить не здесь. Для его детей Кайава была уже частью фамильного прошлого — никто из них тут не жил, и не выказывал особого желания даже к его посещению. И однако, думала она, если бы Кайава исчезла, семья Баннермэнов потеряла бы свой центр. Каждый из них, конечно, был бы несметно богат, но исчез бы тот благоговейный страх, что вызывало их имя, связанный, отчасти, с владением этим великолепным роскошным королевством, где осенние листья убираются в тот момент, как только они достигнут земли, а повседневным обычаям Америки двадцатого века не придают значения.